Год назад из сценографии имелся только задник – в каждом из трех актов свой. Сначала проступала проекция старинной фотографии с видом необжитой местности. По такой, верно, и разъезжали в незапамятные времена французские почтальоны, перевозившие письма и пассажиров. Потом рисовался черно-белый Париж, куда прямо с собственной свадьбы, даже не дождавшись брачной ночи, «улетал» тщеславный герой, соблазненный обещаниями оперной славы. Наконец, в финале являлись рисованные интерьеры старинного замка. Здесь наступала развязка истории: почтальон Шаплю, а ныне кумир опероманов Сен-Фар, воспылав страстью к владелице чертогов мадам де Латур, стремительно женился на ней (хотел понарошку, но интриганы не дремлют, а потому вышло по-настоящему). Далее – угроза разоблачения двоеженства с виселицей в перспективе и хэппи-энд: вторая жена окажется и первой. Десять лет назад покинутая Мадлен уехала к тетке, а та, отойдя в мир иной, оставила ей замок, прочие богатства и шанс назваться другим именем. В загородное имение новой аристократки и занесло оперную звезду, в круговерти столичной жизни даже забывшего, как выглядит былая зазноба… А еще на дальнем плане выставляли экипаж как символ профессии и характера героя, легкомысленно путешествующего что по дорогам, что по жизни. Накануне больших перемен исполнитель главной партии рядом с ним даже и оказывался, вставая в картинную, как для фотосъемки, позу: «Прощай, моя таратайка!».

Визуально все просто, но атмосферно. Заковыристый сюжет – как на ладони. Легкая и остроумная партитура «не замусорена» актерской суетой. Молодой француз Клеман Нонсье, обосновавшийся на сцене и с каким-то трепетаньем вступающий в диалог чуть не с каждой нотой, немало добавлял исполнению театральности своеобразным обликом и таковым же дирижерским жестом. По всему пространству постановки были рассыпаны лаконичные, с юмором, вирши, отмечающие повороты сюжета и заменяющие собой разговорные диалоги, коих в opera comique – море. В нужные моменты режиссер Евгений Писарев, выступавший и в роли закадрового Рассказчика, вворачивал их в свою конструкцию, тонизируя публику и затягивая ее в игру. Что теперь? На этот счет имеются три новости: хорошая, плохая и рождающая двойственное впечатление.

Первая: обаятельного французского дирижера отправили в яму, но его соотечественник Адан и из нее выглядывал во всей красе, заставляя публику прицокивать языком: ай да придумщик, иронист, мелодист! Приятное к приятному: на этот раз явился настоящий почтальон Шаплю. Валерий Макаров в этой партии, предназначенной для высокого тенора, – как рыба в воде. Гибкость налицо, фиоритуры в зубах не вязнут, взлететь на до или ре второй октавы – легко! Последнее иногда получалось с некоторой истошностью, но в комической опере это не самый большой грех (сам Гедда был в том замечен), и искупался он ловкостью, с которой Макаров на заоблачных пиках филировал звук с форте до самого сладостного пиано. Хорошую компанию протагонисту составляли техничная Валерия Бушуева с прозрачным сопрано и колоритный бас Борис Жуков в роли увязавшегося за героем в столицу друга-кузнеца. Партию интенданта Парижской оперы маркиза де Корси, написанную для баритона, вновь отдали тенору, ко всему с голосом, по окраске схожим с  тем, что имеется у соблазненного им героя. А потому как не пережимал в лицедействе Антон Бочкарев, все одно – терялся в компании сотоварищей.

Настойчивость, с какой в «Новой опере» обедняли вокальную палитру опуса, сочтем подводкой к новости не самого оптимистичного толка. Вот она. Волею художника Зиновия Марголина теперь вся сцена – в конвертах и почтовых открытках, а солисты, хористы, танцоры – в необъятных юбках с фижмами и камзолах, нарочито «украшенных» художницей по костюмам Ольгой Шаишмелашвили кляксами и рукописными строками. Заметим, так разодет и простой люд. С чего бы? Подсказку дают проступающие на дальнем плане рисованные ложи. Режиссер, кажется, решил достать из пронафталиненных сундуков расхожий прием «театр в театре» и представить нам актеров из XVIII века, играющих, в чем есть, пейзан. При этом костюмы условны, грим – кукольный, образы одномерны. Чисто театр марионеток, представляющих буфонную оперу. Встает вопрос: не слишком ли это в перпендикуляр к такому элегантному опусу, как адановский? Попутно назревает проблема: пластическая партитура хореографов Альбертса Альбертса и Александры Конниковой, во многом отвечающая за характеры и буфонные активности, столь подробно и сложно выписана, что не доведи ее исполнение до автоматизма – все вскорости разболтается. И признаки этой печальной перспективы просматриваются уже сейчас.

Обустроив на сцене театр марионеток, режиссер заскучал по живым людям и пригласил в постановку двух конферансье (тут мы подступаемся к третьей новости). Их изображали актеры драмы Сергей Епишев и Олег Савцов. Первый представлялся оперным снобом и говорил барином, снисходя до публики и перманентно «строя» партнера-неофита. Текст драматургом Сергеем Плотовым под новую конфигурацию ведущих, разумеется, был дописан. Назвать его шедевром – при всей забавности – и год назад язык не поворачивался. Теперь хромота по части остроумия стала виднее. Поэтому если искать, в чем же конферансье особо блеснули, то это будет скромная сцена без слов. Пошла нежная оркестровая интерлюдия перед последним актом, оба картинно уселись на авансцене на стульях: слушаем, господа, наслаждаемся... Однако что это? Не в силах за раз переварить столько красоты, неофит осторожно полез в карман за подкреплением – конфеткой. Развернул, встретив возмущенный взгляд «барина», виновато предложил поделиться и – был буквально испепелен молниями.

Подобный по элегантности эпизод найдется в спектакле еще только раз: когда Мадлен, она же мадам де Латур, и звездный тенор уединятся в одном из сценических конвертов для амурного времяпрепровождения. Три века назад это считалось делом интимным, поэтому конверт аккуратно запечатывали: дальше любопытствующим – ни-ни. В остальном же спектакль возбуждал в памяти забавный сюжет из жизни Адана. Говорят, композитор любил импровизировать. А еще – всякие затеи. Например, держал у себя дрессированную квакушку. Бывало, приступает к инструменту, чтобы предаться импровизации, – выпускает и ее. А та и рада прыгать в заданном ритме. Из рояля – рафинад, на рояле – потешная «балерина». Как-то так выглядел и спектакль «Новой оперы».

Фото — Екатерина Христова