– Как так вышло, что главный балетмейстер ставит оперы?

– С оперой я впервые познакомился, когда учился в Саратовском хореографическом училище. Однокурсники после репетиций – по домам отдыхать, а я в оперный театр на любой спектакль. Влюбился в оперу. В училищной фонотеке не просто с жадностью слушал, а прорабатывал оперы с клавиром. К счастью, у меня было музыкальное образование: музыкальная школа, которую я окончил по классу кларнета. Самые фантастические дни были, когда сначала слушаешь на пластинке, например, «Аиду», а потом идешь в театр на этот спектакль под управлением маэстро Юрия Кочнева.

Постановки Саратовской Оперы были интересны и остры, и я стал обращать внимание на фигуру режиссера в оперном спектакле, благо Ольга Иванова делала великолепные постановки! Откровением для меня была «Катерина Измайлова»: я ее смотрел, кажется, столько раз, сколько показывал театр. В те времена я уже был болен Чайковским и Пуччини, хотя на тот момент в театре не было ни одной его оперы: все представления о Пуччини получил в фонотеке. Когда первый раз услышал «Турандот», испытал потрясение: решил, что когда-нибудь обязательно поставлю эту оперу. Примерно тогда же мне попался клавир с длинным и «мистическим» названием, с такой же длинной фамилией композитора. Это был «Китеж» Римского - Корсакова. Я изучал полагавшихся по программе Россини, Моцарта, Бизе. Помню, Вагнер «не пошел». Но вместе с «мистическим клавиром» странный Вагнер тоже неосознанно запал в душу, к «этим двум» я вернулся позже.

Дальше был Петербург. Попал туда, да еще в самый одиозный коллектив – «Мужской балет В. Михайловского». Танцевал, строил карьеру. И вот я уже студент Вагановской академии по специальности «режиссура хореографии». А потом предложение из Ижевска. Для меня это прозвучало, как что-то страшное. Но поехал на три месяца поставить дипломный спектакль и остался навсегда.

Театр, в который я приехал, был по большей части музкомедией. Начало нулевых, в Ижевске совсем плохо. Я сразу заявил о себе как балетмейстер - режиссер линии Б. Эйфмана и Л. Додина. Ставил авторские балеты, а поворотной точкой в освоении оперы стал концерт - бенефис Casta diva для примадонны нашего театра Татьяны Силаевой: концерт - пастиччо, и именно там впервые прозвучала Сцена загадок Турандот. С идеей «Турандот» носился с того момента, как услышал Силаеву в «Сельской чести»: почти через десять лет я поставил свой первый оперный спектакль, им стала, конечно же, последняя опера Пуччини.

— Я видел три ваши оперные работы: «Китеж», «Турандот» и «"Юнону” и “Авось"». Что из этого для вас лично было самым трудным, а что, напротив, получалось легко?

— «Турандот» давалась легко в постановке, но вокруг была совершенно звериная атмосфера, созданная тогдашним молодым главным режиссером театра. Он прикладывал все усилия, чтоб завалить премьеру: созывал министров и членов правительства, позорил меня, говоря, «как это балетмейстер может ставить оперы!». Над моей судьбой поднялся меч, который мог лишить смысла всю мою жизнь: лишить меня театра.

Дорога к «Китежу» была довольна сложной. И рождение самой идеи тоже непростым. Сначала поездка специально на озеро Светлый Яр, потом углубление в историю и, конечно, в творчество Римского-Корсакова. Андрей Рублев, Тихвин, Петербург, тревожное тремоло струнных и фатальный ход у виолончелей в увертюре, хор дружинников, Сеча при Керженце, костюмированный бал Романовых, Ипатьевский дом, Григорий Распутин, «Бессмертный полк», Питер 90-х (тогда я туда приехал), Россия кинорежиссера Алексея Балабанова (лежащие воины на зеркально-серебряной поверхности это аллюзия на его страшный фильм «Груз 200») – все как-то стало прорастать и соединяться. Я осознал, что никакой фантастической сказки у Римского - Корсакова нет, а есть все мы. Именно так я понял «Китеж» и таким в моем сознании он продолжает жить. Процесс постановки закончен, но я продолжаю его ставить. Он самый трудный и самый любимый. А «Юнону» поставил быстро. Она лилась, как песня, и «поплыла» вслед «Китежу». В ней я чувствую своего рода его продолжение.

— Удмуртская опера – театр не самый известный. При этом у вас идут такие весьма обязывающие вещи, как тот же «Китеж» или «Норма», икона стиля бельканто. Откуда такая смелость?

— Это не смелость, это, наверное, одержимость. Благодаря «Китежу», произошел переворот сознания: Римский - Корсаков, Вагнер, Людвиг Баварский, Байройт. Я стал воспринимать наш театр как центр или даже как место силы. Здесь младенец Петя Чайковский оповестил криком мир о своем рождении. Вот и ставлю спектакли, которые мне дороги.

— Насколько вы радикальный режиссер? Близка ли вам эстетика постмодернизма, насколько допустима для вас пресловутая режопера?

— Режоперу ненавижу. Смерть автора не отрицаю, но у многих режиссеров получается не смерть автора, а пляски на его могиле. Я пытаюсь понять все то, чем дышал автор, транслировать его миры и надежды. Притопленные пеньки в мелкой воде в «Китеже» ощущаю как Тихвин: вроде, тихо, но почему в музыке тревога, о чем пророчит виолончель? Годы написания, предчувствия катастрофы — Керженец. Может быть, не такой у меня модный модерн (или постмодерн), я это признаю. Как и то, что мне нравятся хорошие образцы этого направления, но только не танцы режиссеров на костях композитора. Эта грань незрима: перейдешь – и вот у тебя уже не тонкое прочтение, а капустник.

— Сегодня в Ижевске уже есть устойчивая оперная публика, есть, для кого творить в высоком жанре?

— Да, есть. Сам удивлен, сколько поклонников появилось у того же «Китежа»: спорят в чатах, обсуждают. «Турандот» в лидерах посещаемости оперных спектаклей.

— Какие проблемы доставляют вам головную боль как руководителю Театра оперы и балета Удмуртии?

— Конечно же, финансовые и все, что с ними связано: кадры, инструменты, репетиционные площади. А еще безразличие властей к этим проблемам. У нас в репертуаре серьезные оперы и балеты, но репетировать мы можем только на сцене, классы ничтожно малы. Музыкальные инструменты мы уже за свой счет покупаем, но контрафагот стоит 5 млн рублей, мы не можем это потянуть, между тем этот инструмент нужен и в «Китеже», и в «Тоске», и в «Турандот», и в балете «Ромео и Джульетта». Есть такие статьи, как реконструкция балетного и репетиционного классов – это 120 млн рублей.

— Насколько я понял, Петербург – очень важная страница в вашей жизни. Насколько он и теперь влияет на ваши приоритеты, устремления в профессии?

— Если бы не было Петербурга, не было бы меня. В Мариинском театре мне открылись вторые, третьи, энные ворота познания, как для рыцаря Грааля: здесь пролегал мой путь в совершенный мир. Все эти спектакли, которые до их первого прослушивания были только в энциклопедиях — «Огненный ангел», «Троянцы», «Женщина без тени», «Семен Котко», «Электра», «Поворот винта», «Сон в летнюю ночь». Ни в одном театре мира нельзя представить такой колоссальный репертуар: полностью Римский - Корсаков, Вагнер, не представленный только «Нюрнбергскими мейстерзингерами» и «Риенци», Прокофьев, Штраус. Это уникальное место, и это тоже была моя школа.

— Какие ваши планы разрушила пандемия и каковы перспективы того, что они осуществятся?

— Коронавирус украл полгода жизни, и неизвестно, сколько еще украдет. Театр закрыли в день, когда я ставил вступление к 3-му действию «Травиаты». Тогда подумалось: это последняя репетиция. Так и стоит, наполовину сделанная, декорация к премьере, которая должна была пройти в конце апреля в рамках фестиваля Чайковского. Но эпидемия и научила многому, главное – ценить многое. Захотелось света, поэтому встали в актуальные позиции такие названия, как «Летучая мышь» и «Укрощение строптивой».

— Есть ли в ваших задумках еще столь же амбициозные проекты, как тот же «Китеж»?

— Да: «Катерина Измайлова», «Волшебная флейта», «Хованщина» и, конечно, Вагнер – «Лоэнгрин». Когда я первый раз приехал в Ижевск, я не понимал, в какое волшебное и энергетически сильное место попал. Здесь пересекаются многие творческие судьбы, интересующие меня, здесь продолжают витать в воздухе идеи, которые меня трогают. Предуралье – таинственное и прекрасное: Кама со своими темными водами, буйные хвойные леса. Здесь ощущается сила природы. Во время революции Прокофьев, проплывая по Каме, увидел звезду Антарес: по легенде человеку, увидевшему ее, даруется способность вести за собой других. Сергей Сергеевич во время Великой Отечественной войны возвращался в наши края – в Перми, в гостинице «Центральная», написаны «Золушка» и «Каменный цветок». Вот как раз идея уральского мастера очень вдохновляет меня: сильнейшими аккордами медной группы начинается последний опус Прокофьева, где невероятно передана вся мощь этого места. «Стальная» партитура «Каменного цветка» как будто соткана природой здешних мест, а Прокофьев, как Данила, подчинил себе ее красоту и увековечил в музыке. Вот и думается, что, может, все неспроста. И тот факт, что я здесь оказался, не ирония судьбы.