Иллюстрации к пушкинской «Метели» и «Поэму памяти Сергея Есенина» исполнили хор и оркестр Академической капеллы Санкт-¬Петербурга под управлением художественного руководителя и главного дирижера Владислава Чернушенко.

– Владислав Александрович, вы более тридцати лет общались с Георгием Свиридовым. С чего начиналось ваше многолетнее творческое сотрудничество?

– Раньше, чем с самим Георгием Васильевичем, я познакомился с его музыкой, а встретились мы в конце 70-х. В 1982 году вместе осуществили запись «Пяти хоров на стихи русских поэтов» и «Трех хоров к трагедии Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович». Это были духовные хоры, и удивительно, что они впервые прозвучали в спектакле в 60-е годы, когда духовная музыка была практически под запретом. Наша грампластинка получила первый приз на Всесоюзном конкурсе. Но самое главное – в процессе записи мы очень много общались. Это оказало огромное влияние на нашу дальнейшую совместную работу над исполнением других сочинений композитора. 
Для Георгия Васильевича рождение мелодий было всегда напрямую связано со словом, с глубочайшим сокровенным смыслом, заложенным в нем. Слово, собственно, и рождало музыкальную интонацию. Интонирование слова стояло во главе угла всего творчества. Возможно, кому-то это не нравилось, потому что было очень сложно следовать столь высоким требованиям мастера. Кто-то его настойчивость воспринимал как придирчивость, но на самом деле его просто необычайно ранило несовпадение между звучанием его сочинения и внутренним смыслом, заложенным в нем. Для нас эта школа стала очень важной. 

– Из воспоминаний музыкантов, исполнявших Свиридова, следует, что работать с ним было крайне сложно…

– Работая и с хором, и с оркестром, он никогда не позволял себе в их адрес ни единого резкого выпада. А вот дирижера мог «ударить наотмашь». Я имею в виду вербально. Меня это никогда не раздражало – это его право. Были и очень интересные, даже необычные ситуации. Когда мы начали работать над главным сочинением последних лет «Песнопения и молитвы» и уже по частям исполняли его, готовясь к премьере в несколько приемов, то репетировали до полного изнеможения. И вот, подойдя к центральной по своему значению части «Покаяние блудного сына», мы столкнулись с проблемой. Ни один из предложенных мною вариантов Свиридова не устраивал. Я как дирижер уже понял, как преодолеть эти трудности чисто технологически, но он мне этого права не давал. «Я это написал. Мне решать – как оно должно звучать. Вы ничего не понимаете…», – говорил Георгий Васильевич. Он измучился сам, измучил хор, и, уже уезжая, сказал с неподдельным сожалением: «Наверно, я неправильно написал». Буквально через неделю в Москве состоялась премьера. Накануне я, что называется, посадил хор на хлеб и воду. Они не столько пели, сколько интонировали слово, декламировали. На репетиции в Большом зале Московской консерватории Свиридова не было – неважно себя чувствовал. Он пришел прямо на концерт и сел на свое любимое место в проходе. Свиридовские концерты всегда были как некое… чудодействие. Начинала звучать музыка, и в зале воцарялась звенящая тишина. Когда затихал последний звук, то публика не проявляла никаких эмоций. Тишина зависала над пространством зала, а я всегда осторожно поглядывал назад, думая: «Неужели, провал?» На самом деле люди просто не могли выйти из состояния транса, предельной сосредоточенности. Потом раздавались первые неуверенные хлопки и… лавина оваций. Так было и в этот раз. Для меня «Песнопения и молитвы» – вторая мировая вершина после «Всенощной» Рахманинова. Когда после исполнения мы несколько раз выходили на поклон и, наконец, ушли за кулисы, там уже собралась толпа народу, жаждущая поздравить Георгия Васильевича. Но он как-то от всех дистанцировался и, подойдя ко мне, взял меня за плечо, приставил ладонь к моему уху и сказал: «Знаете, я сейчас слушал эту музыку не как свою и понял, что написал ее правильно!» Он этим словом «правильно» дал высшую оценку и своему сочинению, и нашему исполнению. С тех пор у нас в хоре принята именно такая единица измерения качества. 

– Насколько хорошо известно творчество Свиридова за рубежом?

– К сожалению, не так хорошо, как хотелось бы, но тем не менее в 60-х годах Свиридов получил две французские премии! Тогда главным исполнителем его сочинений была Хоровая капелла Александра Юрлова. В последние годы ушедшего века, да и в наши дни очень сложно было добиться исполнения музыки Свиридова, но когда она, наконец, прозвучала во Франции, Испании, Великобритании, то люди, не знающие ни русского языка, ни музыки этого композитора, на концертах вытирали слезы. Это просто невероятное эмоциональное воздействие.

– В чем же заключается загадка подобного воздействия на людей музыки Свиридова? Это какие­то особые средства музыкальной выразительности?

– Музыкальный язык Георгия Свиридова предельно прост. И, размышляя о нем, хочу процитировать фразу не музыканта, а выдающегося художника Константина Юона, сказавшего про творчество Исаака Левитана: «Как мало слов, как много музыки…» Это же определение можно смело применить и к творчеству Георгия Свиридова.

Фото из личного архива В.А