– Вашу музыку исполняют многие известные солисты. Дает ли это вам дополнительный стимул? И что важнее: чтобы исполнялись ваши оркестровые или камерные сочинения?

– Мне повезло, мои сочинения с самого начала играли прекрасные музыканты. Конечно, когда такие знаменитости, как Максим Венгеров, исполняют твою музыку, это становится огромным стимулом к творчеству, источником нового вдохновения. Что касается больших оркестров или камерных групп, то мне, конечно, приятно, когда исполняется сочинение для большого оркестра, но мне важнее всего качество исполнения – то, насколько музыканты хорошо подготовлены и насколько им нравится музыка. Я могу быть так же счастлив после сольного концерта пианиста, который включил в программу мое сочинение, как после симфонического концерта.

– Как приходят идеи? В последнее время, правда, вам все чаще заказывают, и тем не менее: вы записываете фрагменты в записную книжку?

– С появлением заказов стиль работы не очень изменился – заказы влияют только на окончательную форму и лишь до некоторой степени. А исходные музыкальные идеи когда приходят, тогда приходят, и я их действительно записываю, думаю, что у всех композиторов так. Но, если я уже что-то начал писать, у меня есть желание закончить это так или иначе, поэтому вместо большого количества коротких набросков часто образуется большое количество коротких пьес: так у меня возникло несколько фортепианных циклов. И даже если что-то из спонтанно зафиксированного потом использовалось для чего-то более крупного, чем фортепианный цикл, я все равно влюблен в исходную фортепианную версию, и мне хочется, чтобы у нее была своя жизнь.

– Когда Дмитрий Ситковецкий исполнял ваши «Времена года», он удивился, что вы выбрали в качестве отправной точки нью-йоркское лето, не самое замечательное время года в этом городе.

– В Нью-Йорке вообще нет замечательной поры. Это прекрасный город, мне нравится там жить, но не из-за погоды. По-моему, единственное приятное время в Нью-Йорке – это ранняя весна. А поскольку мне хотелось, чтобы вещь заканчивалась на мажорной ноте, то она должна была начинаться «Летом», чтобы завершиться «Весной».

– Ходите ли вы на концерты? Какую музыку слушаете? Интересуетесь ли новыми направлениями?

– На концерты я хожу регулярно и всегда счастлив, если оказываюсь в таком месте, где можно и утром, и вечером сходить на концерт. Для меня почти неважно, кто играет, большая звезда или не очень большая звезда, я всегда чем-то наполняюсь: или мне исполнение нравится, или я думаю, как записана эта музыка, или просто сижу и слушаю, попутно следя за возникающими у меня разными мыслями. Слушать музыку – это одно из главных удовольствий в моей жизни. Что касается моих интересов, то, чем ближе музыка к нам по времени, тем меньше я ее слушаю. Классику готов слушать целыми днями, а современную академическую музыку – в меньших количествах.

– Как вы относитесь к тому, что называют авангардом, или к нововенцам, или к Дармштадтской школе?

– По-разному, но очень часто на таких концертах мне совсем скучно, и я даже не знаю, о чем думать и как себя развлечь. Бывают моменты, когда музыка современников берет за душу. Например, музыка Гии Канчели замечательная, при том что она стилистически значительно отдалена от того, что я предпочитаю слушать, и тем более от того, что я пишу сам. Но в ней мне сразу понятно, о чем речь, она моментально захватывает внимание и пробуждает эмоции. Я редко хожу на исполнения современной музыки и вряд ли выберу концерт, в программе которого будут пять неизвестных композиторских имен. Но если в ней, например, Моцарт, Бетховен и один современный автор, я пойду и, может быть, даже получу удовольствие.

– Вы меняетесь со временем? Усложняется ли ваш язык?

– Трудно сказать, в какой степени я меняюсь и в какой мере перемены – это результат появляющихся новых возможностей, но в последние годы у меня было много причин писать для оркестра, что несколько перестраивает мозги. После такого опыта, даже если я пишу что-то для сугубо камерного состава, например для фортепианного трио, в голове крутятся чисто оркестровые идеи, что, вероятно, влияет и на письмо для того же фортепианного трио. Но я не думаю, что в моем возрасте это результат перемены эстетики или человеческих, личностных качеств, просто жизнь идет периодами.

– Помню, вы как-то сказали, что оркестровать вам легче, чем писать для отдельных солирующих инструментов. Это ощущение сохранилось?

– Да, сохранилось. Очень часто, когда мне нужно что-то оркестровать, у меня с первой секунды есть твердое понимание того, какого звучания я хочу добиться. Кроме того, письмо для оркестра имеет свое преимущество: не нужно беспокоиться о сложности отдельной оркестровой партии, потому что по большей части эти партии несложны. Я пишу оркестровки довольно быстро и, по-моему, довольно успешно, по крайней мере мне нравится.

– Одна из высших форм композиторского мастерства – сочинение оперы. Вы задумывались об опере?

– Кстати, в моем балете «Хрустальный дворец» имеются арии. Оперу я очень люблю и за свою жизнь наверняка в десять раз больше прослушал опер, чем просмотрел балетов. Но пока эти арии в балете – мой единственный «оперный» опыт.

– Как вы сочиняете? Вы садитесь утром и начинаете писать или творческий процесс происходит спорадически, когда приходят идеи и есть свободное время?

– Когда как. Если приходит хорошая идея, то я, естественно, пытаюсь все бросить и срочно записать ее. Но обычно у меня в течение дня имеется время, которое отведено на работу, однако, чем конкретно в это время заниматься, я решаю в тот момент, когда этот момент приходит. Например, если я в хорошем настроении и не устал и у меня есть музыкальные идеи, то можно попытаться их развить. Если нет идей, то можно просто посмотреть на одну из своих старых партитур, чтобы убедиться, что в ней нигде не пропал какой-то знак, тем более если ее нужно отправить исполнителю. Я все время думаю, как управлять своим временем и в какой момент и на что именно способен. Что касается чтения чужих партитур, то просто включить музыку и параллельно читать партитуру – это мне доставляет огромное удовольствие, это как книжку перед сном почитать.

– Вы довольны тем, как исполняют вашу музыку?

– Почти всегда доволен. Повторю: мне очень повезло с исполнителями. Иногда бывает и так: я недоволен исполнением после концерта, а потом просматриваю видеозапись и понимаю, что исполнители правы, а я был не прав. Но в целом мне повезло с исполнителями моей музыки.

– По математике не скучаете?

– Иногда, но недостаточно сильно, чтобы что-нибудь серьезное по этому поводу делать. Я могу открыть какую-нибудь книжку международных олимпиад, решить пару задач, и этого мне бывает достаточно.

– Что дальше? Какие сюрпризы готовите?

– Сейчас закончил переработку балета, который будет поставлен в Ереване, дописываю виолончельный концерт. Эти два сочинения – самые объемные вещи, которые в данный момент находятся в такой стадии, что о них можно разговаривать. Имеется и немало набросков, идей, но, какие из них будут реализованы, пока не очень понятно.

– В прошлом году я разговаривал с Дэвидом Карпентером, потрясающим альтистом-виртуозом, который исполняет ваше произведение по мотивам уличного, даже воровского фольклора, бытовавшего в Советском Союзе 20--30-х годов. И, когда я его спросил, интересно ли ему это играть, он ответил: «А чем этот фольклор хуже той же “Дубинушки” или “Во поле береза стояла”?» Вы согласны с ним?

– В целом согласен, потому что я никогда не относился к такой музыке с презрением. Я понимаю, что она простенькая, но по какой-то причине она пережила столетие!

– Это было написано всерьез?

– Сначала появилась вещица, написанная в шутку для друзей. Потом ее увидел Дэвид Карпентер и сказал, что хочет ее играть. Я ему объяснил, что это просто шутка и только для друзей. Он сказал, что ему безразлично, шутка это или не шутка, потому что для него это замена «Чардашу» Монти, который он повсюду играет на бис. И стал играть мою пьесу, и оказалось, что она имеет у публики большой успех, в основном, кстати, у не русскоязычной публики. И Дэвид все просил, чтобы я ему еще писал «в продолжение», обычно это было так: «У меня через три недели концерт, ты мне срочно напиши». Так у него образовалось три таких виртуозных пьесы. А потом я заметил, что он завел манеру играть их подряд.

– И тогда появилась сюита?

– Нет, я подумал, что это нехорошо, что он играет три быстрые вещи подряд, и решил написать что-то медленное для вставок между ними. Естественно, если три быстрые первые были основаны на воровском фольклоре, то и медленные тоже возникли из того же источника. В конце концов поскольку публике все это нравилось, то и появился большой шуточный цикл.