Это был концерт не о музыке – это был концерт о времени. Не в бытовом смысле, а в бытийном. Первое отделение – Восьмая «Неоконченная» симфония Шуберта и «Народные песни» для меццо-сопрано с оркестром Лучано Берио. Во втором отделении – Rendering: трёхчастная композиция Берио по эскизам Десятой симфонии Шуберта. Именно это произведение определило смысл и настрой концерта, причем настолько, что симфония собственно Шуберта оказалась не самостоятельным явлением, а частью более общего проекта размером в два отделения, своего рода точкой отсчета для дальнейшего.

Эта программа была грандиозной игрой со временем – строго говоря, начиная с самой «Неоконченной» симфонии, написанной Шубертом в 1822 году, а найденной и исполненной сорок лет спустя, уже в другую эпоху. То есть публики, хронологически ей актуальной, у симфонии практически не было, и в этом смысле мы, современные слушатели, находимся в похожих условиях со свидетелями премьеры 17 декабря 1865 года.

Другое дело, что в музыке Шуберта заложен потенциал, по-видимому, настолько существенный именно для конца XX века, что к ней возвращаются современные композиторы, актуализируя заложенные в ней состояния. И дело даже не в многочисленных попытках дописать «Неоконченную» симфонию, а в появлении таких явлений, как «Зимний путь» Ханса Цендера (1993) и Rendering Лучано Берио (1989/1990).

Эти произведения в очередной раз поставили вопрос соотношения авторов и времен, причем не в плоскости «где заканчивается Моцарт и начинается Зюсмайр» или «где заканчивается Мусоргский и начинается Римский-Корсаков», а в плоскости «где заканчивается Моцарт и начинается Чайковский», если мы говорим о «Моцартиане», и «где заканчивается, в свою очередь, Чайковский и начинается Стравинский», если мы говорим о «Поцелуе феи». И также – где заканчивается Россини и начинается Бриттен, если говорить о «Музыкальных вечерах», и так далее.

В случае же с Rendering, что можно перевести как «толкование» или «передача», «перевод», все еще интереснее и сложнее. Это никоим образом не дописывание или реконструкция. Это создание новой сущности на основе сохранившихся фрагментов. Начало произведения, последние такты и многочисленные островки – аутентичные тексты Франца Шуберта – связаны между собой вполне космическими звучаниями, которые ощущаются как своего рода наведение на фокус в тех случаях, когда есть за что зацепиться в шубертовских элементах произведения. И этот космический гул или свист, по-видимому, отражает какие-то существенные стороны человеческого восприятия, потому что нечто вполне аналогичное вспоминается и в произведениях Шнитке, и оно несет ту же смысловую нагрузку.

Александр Рудин выстроил всю программу концерта как единую концепцию в одном, очень сдержанном стиле. Этот стиль он внятно обозначил уже в симфонии Шуберта: точная, буквально микронная проработка смысловых и стилистических деталей, абсолютный баланс формы и почти нарочито сдержанная кульминация. То есть все элементы симфонии, которые могли хоть малейшим образом намекать на малейшую возможность вульгарности (что иногда бывает в побочной партии), были собраны до предела, и это привело к строгости и благородству.

Абсолютно органично после Шуберта прозвучал вокальный цикл Берио «Народные песни» (1964, ред. 1976) в исполнении Майте Бомон, певицы, в репертуаре которой произведения самых разных времен и стилей: от Монтеверди до Прокофьева. Одиннадцать песен она спела своим мягким меццо очень по-разному, потому что все они – это разнообразные стилизации: шотландские, армянские, французские, итальянские песни. И именно в этой камерной, филигранно прописанной партитуре наиболее ярко проявились ансамблевые возможности оркестра, певицы и маэстро Рудина. Здесь был удивителен и сам автор с несколько необычным для него музыкальным языком, полным архаики и заметных намеков на этническую составляющую песен (а в «Азербайджанской песне любви» проявился и вовсе неожиданный Берио, стилистически достигший уровня члена Союза композиторов Азербайджана).

Концерт достиг своей цели: он оставил не только глубокое эстетическое ощущение от произведений как таковых – он оставил чувство глубокой озадаченности от появившихся новых ракурсов и внутренних связей, от взгляда на музыку и не только на нее извне, в иных масштабах.

И оставшееся после концерта еще одно ощущение – благородства всего, что происходило на сцене в тот вечер, это в первую очередь результат исключительного мастерства и присутствия чувства меры у всех исполнителей. Как говорил Шерлок Холмс, «истинного художника отличает чувство меры». На сцене Зала Чайковского были истинные художники.

На снимке: М. Бомон и А. Рудин

Фото Ольги Кузнецовой