Открывая 27 сентября очередной концерт ансамбля, композитор Владимир Тарнопольский признавался в любви итальянской музыке. Признавался аргументированно и говорил, что итальянцы так часто звучат в программах Центра современной музыки потому, что всем нам нужна «инъекция красоты». Тут с худруком «Студии» не поспоришь: и в том, что красоты сегодня катастрофически не хватает, и в том, что ею щедро наполняют в легко усваиваемой (прямо как сбалансированный витамин) форме свои сочинения уроженцы Италии. В центре их внимания – сам звук, они умеют ценить хрупкое, рождающееся на границе осязаемого чудо и реже других приносят звуковую поэзию в жертву арифметике, философии и другим наукам.

Проект «Дни Венецианской биеннале в Москве» Центр современной музыки МГК подготовил совместно с Итальянским институтом культуры при участии Ивана Феделе – одного из крупнейших итальянских композиторов, с 2012 года занимающего пост директора музыкальной секции Венецианской биеннале. В концерте прозвучали пьесы, в разные годы исполнявшиеся на этом знаменитом форуме современного искусства, в том числе две российские премьеры Феделе – Mosaïque для скрипки и камерного оркестра (2008) и Mudrā для тринадцати инструментов (2013). Другим специальным гостем проекта стал скрипач Франческо Д’Орацио, который выступил как солист и провел мастер-класс.

Иван Феделе в Москву приезжает не первый раз, и его сочинения музыканты ансамбля играют мастерски. Но главным героем Mosaïque стал Франческо Д’Орацио. По его просьбе Феделе превратил сольную скрипичную пьесу Viaggiatori della note в небольшой концерт для скрипки с оркестром типично итальянского склада: стихийная виртуозность крайних частей и меланхолическая созерцательность скрипичного монолога в медленной середине отсылают к «праотцам» – к концертам Вивальди, и, думается, живи он сегодня, писал бы именно так. Легкость и блеск исполнения усилили это чувство, а скрипичные соло Франческо звучали столь естественно, что заставляли принять этот язык, как родной. Но если вы уже побежали искать запись в интернете (она там есть в превосходном исполнении Д’Орацио и оркестра RAI), не ждите аллюзий на классиков – «Мозайка» (Mosaïque) действительно мелодична и гармонична, только в иных категориях. Эту мозаику хочется внимательно «разглядывать» ушами, изучать прихотливые линии и переходы тонов, научиться ее любить, чтобы постичь каноны новой итальянской красоты. 

Возможно, не самым удачным было решение поставить в пару к ней пьесу Mudrā, написанную по схожим канонам, с тем же сопоставлением медитативности и ансамблевой виртуозности. В ней ансамбль во главе с дирижером Игорем Дроновым продолжил изучать прихотливую природу звуковых пластов, «чьи секреты обнаруживаются в различных перспективах и более или менее частичном освещении, которое выявляет их сущностные качества: очертания субстанции, глянец или шероховатость поверхности, прозрачность или плотность материи, игру теней в пучке световых лучей, от которого зависят параметры перспективы». Так же точно, как сказал о пьесе композитор, исполнил ее ансамбль.

К сочинениям Феделе, прозвучавшим во втором отделении, плавно подвели в первом. Начали с пьесы Франко Донатони For Grilly (1960) для семи исполнителей. Ее красота – это красота игры, построенной по законам поствебернианской традиции, впитанных Донатони на уроках Штокхаузена, упоение виртуозностью партий, искусством переплетения линий и той строго отмеренной свободы, которую предполагает подзаголовок «импровизация». Известное сочинение Луиджи Ноно …sofferte onde serene… («…безмятежные волны страдали…», 1976) для фортепиано и магнитной ленты, создававшееся при участии пианиста Маурицио Поллини (оставившего эталонную запись пьесы), – это красота изменчивого моря, то гудящего тревожным рокотом, то искрящегося холодными бликами. Конечно, Ноно – не маринист, а его звуковая стихия скорее сродни океану Соляриса – изменчивому, пугающему, но затягивающему, где границы живого и неживого, звучания фортепианных струн и магнитофонной ленты стираются. Пианистка Мона Хаба погружалась с головой в этот звуковой поток, превращая исполнение пьесы в священнодействие на черном алтаре рояля.

Сальваторе Шаррино сам прописал аналогии с живописью в своей камерной опере-натюрморте Vanitas (1981). Сопрано Екатерина Кичигина в ансамбле с Ольгой Калиновой (виолончель) и Натальей Черкасовой (фортепиано) исполнила часть «Последняя роза». В ней Шаррино с наслаждением героя «Парфюмера» Зюскинда раскладывает на благоухающие смертью атомы тексты немецкой барочной поэзии Мартина Опица, Иоганна Кристиана Гюнтера и Кристоффеля фон Гриммельхаузена. Их строки нежны и легки, но еще нежнее и легче музыка Шаррино, отравленная горечью осознания бренности мира. Эта «настолько просторная и разреженная музыкальная ткань, что сквозь нее проступает другая музыка, и есть Vanitas, гигантская анаморфоза старинной песни, где загадочным образом сохранился аромат времени», говорит композитор.

Настоящий фурор произвело фантастическое, на редкость безупречное исполнение Франческо Д’Орацио «Секвенции» Берио (1976). Даже на «случайных» слушателей (видимо, привлеченных «Венецианской биеннале» в афише) она произвела неизгладимое впечатление: кто-то был в ступоре, кто-то в легкой истерике. Однако нет сомнения, что те, кто после «Секвенции» покинул зал, еще будут осмыслять этот опыт и, возможно, скоро придут за новой дозой «инъекции» этой странной и притягательной красоты.

На фото Ф. Д’Орацио

Фото Федора Софронова