– Олег, как вы получили приглашение в Пезаро?

– Два года назад в Москве я имел честь принять участие в концертном исполнении «Танкреда» Россини с Российским национальным оркестром под управлением Альберто Дзедды: я пел партию Орбаццано. После концерта маэстро меня и пригласил, но в прошлом году не сложилось: я был занят, а в этом году, к счастью, оказался свободен. Встреча с Дзеддой тогда была для меня большой удачей! Тем более что, оставшись во главе созданной им Россиниевской академии, полномочия арт-директора фестиваля с этого года Дзедда с себя сложил.

– Это так, но бренд Пезаро все равно устойчиво ассоциируется с ним. Какой вы нашли атмосферу фестиваля?

– Я здесь впервые, и мне все безумно нравится! Атмосфера уютная, демократичная. Сочетание моря, культурно-исторического пространства и музыкального фестиваля весьма привлекательно. Это один из значимых фестивалей в мире, здесь всегда есть возможность встретить оперных звезд первой величины. В опере «Кир в Вавилоне» мои партнеры – выдающаяся польская контральто Эва Подлещ (Кир), известный итальянский тенор Антонино Сирагуза (Валтасар) и сопрано из ЮАР Притти Йенде (Амира), дебютирующая на фестивале как восходящая звезда. Я пою партию Замбри и от работы с таким прекрасным ансамблем получаю большое удовольствие. Когда-то давно в Кишиневе я пел Бартоло в «Севильском цирюльнике», но никогда не думал, что через много лет вернусь к Россини в серьезном репертуаре. «Кир в Вавилоне» – моя вторая после «Танкреда» опера-сериа.

– Каковы впечатления от постановки, чем интересен ваш персонаж?

– Постановке уже четыре года, но зрелищностью в эстетике костюмного исторического кинематографа она поражает так, будто создана только сейчас. Когда-то этот спектакль ставился на Эву Подлещ, и нынешнее возобновление, хотя состав других исполнителей поменялся, конечно же, не могло обойтись без нее: на ней держится всё! Опера молодого Россини на библейский сюжет для публики его времени, привыкшей к сюжетам светским, стала неожиданной диковинкой, оценить которую по достоинству слушатели так и не смогли. Это пятая опера композитора и его вторая – после «Деметрия и Полибия» – опера-сериа.

Замбри – вавилонский принц, правая рука грозного Валтасара. Мой персонаж – фигура неоднозначная. С одной стороны, он предан тирану. С другой, трезво оценивает ситуацию, понимая, что дни Вавилонского царства сочтены и что, возможно, ставку следует сделать на противоположный лагерь. Неудивительно поэтому, что он помилован Киром и вместе с ним, Амирой и хором – уже после смерти Валтасара – задействован в ансамблевом финале оперы.

– В вокальном отношении эта партия вам интересна?

– Очень! Однако может создаться впечатление, что Замбри – партия эпизодическая, но во всяком случае в этой живой, захватывающей постановке Давиде Ливерморе она чрезвычайно действенна: ты практически все время находишься на сцене. В интродукции у меня довольно сложная развернутая ария, предполагающая и кантилену, и владение колоратурой в быстрых пассажах. С такой техникой я столкнулся впервые, и потребовалось немало потрудиться, чтобы ее освоить. Колоратура – прерогатива высоких голосов: для баса это далеко не просто. Трудность еще и в том, что нет времени на разогрев, когда ты можешь распеться на речитативах: ария написана в самом начале оперы. В нотах этого, возможно, и нет, но я исполняю ее в диапазоне двух октав, ведь каждый певец выбирает для себя вариант, который ему интересен и удобен.

– И после своей арии до финала оперы Замбри лишь «отдыхает» на речитативах?

– Отнюдь нет. Финалом первого акта служит большой квартет, где как раз нужно серьезно и много попеть. Но есть еще и трудность четко вписаться в режиссерские мизансцены, ведь во время этого квартета мы должны постоянно перемещаться, что не всегда удобно для пения, – в итоге я все же приноровился. В эту партию я погрузился с головой: она захватила меня как музыкально, так и драматургически. И я теперь с полной уверенностью могу утверждать, что Замбри вовсе не компримарио.

– Можете ли вы назвать Россини, учитывая особенности его стиля и техники, своим композитором?

– Моя певческая карьера только начинается, Россини я по-настоящему стал постигать совсем недавно, и все же рискну ответить «да». Просто статистика пока невелика, и я надеюсь, что в будущем Россини моим композитором может стать, хотя – наверное, как и всякий бас – я мечтаю о Верди. При этом, конечно же, понимаю, что время крепкого драматического репертуара настанет для меня еще не скоро. Да и в русском репертуаре лирические партии для баса – большая редкость. Из него в Большом театре я пою лишь Гремина в «Евгении Онегине». В следующем сезоне мне, к слову, предстоит его спеть также в Варшаве и Ницце. А «упоительный Россини» легок по вокальной фактуре, но зато сложен по технике и прихотлив по стилю. Россини – это настроение, изящество, и сегодня его музыку я пою с огромным удовольствием.

–Каков ваш репертуар в Большом театре?

– В нем, естественно, есть и небольшие партии, в числе крупных – Граф Рудольф в «Сомнамбуле» Беллини и ряд партий в операх Моцарта: Зарастро в «Волшебной флейте», Дон Альфонсо в Cosi fan tutte, а также Бартоло и Фигаро в «Свадьбе Фигаро». Зарастро я спел уже через два месяца после зачисления в Молодежную оперную программу, и для меня это стало событием очень значимым. Граф Рудольф – одна из моих любимейших сегодня партий: она хорошо легла на голос, в ней я чувствую себя как рыба в воде. Классическое бельканто – как раз то, к чему я тяготею больше всего. Беллини тоже непрост, но в его мелодической кантилене мне как певцу очень удобно. Если особое по стилю бельканто Россини я пою с удовольствием, то Беллини – с наслаждением.

Зачастую сложно бывает переключаться между русской оперой и итальянской. Чтобы после Малюты Скуратова в «Царской невесте» взяться за сложную вокальную эквилибристику Россини, необходима перестройка всего певческого аппарата: дистанция между стилями огромная. Россини в Большом театре я не пою, но ведь пою Моцарта, и у меня однажды так совпало, что на следующий день после Малюты я должен был петь Фигаро. Как тут перестроить голос? Это очень сложно, тогда я испытал даже небольшой шок, ведь для перестройки требуется время.

– Мы привыкли, что тесситурно высокую партию Фигаро в опере Моцарта чаще всего исполняют баритоны или бас-баритоны. Легко ли у вас складывалось с ней?

– Намного легче, чем освоение колоратурной техники в партии Замбри, хотя и партия Фигаро далась мне нелегко: впевал я ее очень долго. Конечно, эта партия написана высоко, но когда ее поют баритоны, слушается она не так интересно – в ней нивелируется полновесное звучание нижнего регистра, которое придает образу более яркую эмоциональную окраску. В изумительной постановке Евгения Писарева, одной из лучших сегодня постановок Большого театра, тоже ведь приходилось много двигаться – и бегать, и прыгать, и даже ползать, – но режиссерски это было невероятно органично, придавало образу эффектную динамику, наполняло его необходимой энергетикой. 

– После Молодежной оперной программы в труппу Большого вы влились в 2013 году, а премьера Cosi fan tutte состоялась в 2014-м. Дон Альфонсо стал еще одной вехой в вашем творчестве?

– Конечно! После «Сомнамбулы» в 2013-м это была моя вторая премьера в Большом, путь выпуска я прошел от начала и до конца. Моцарта я обожаю, и для развития голоса начинающему исполнителю петь его просто необходимо, ведь звучание у басов начинает окончательно формироваться где-то после 35 лет, а мне сейчас 31, и надеюсь, что у меня все еще впереди. Так что на этом этапе Дон Альфонсо – совершенно роскошная для меня партия – игровая, музыкально благодатная. Я даже не ожидал, что при ее подготовке будет такая большая интересная работа: наш замечательный режиссер Флорис Виссер заставлял моего персонажа, даже если он в данный момент и не пел, находиться на сцене! Дон Альфонсо, словно невидимый четверке протагонистов призрак, постоянно за ними наблюдал, подсматривал, ловко манипулируя происходящим. Это был психологический стержень, на который нанизывалось все. И это с непривычки было сложно, так что мой премьерный спектакль я могу сравнить с гонкой на выживание. Но когда премьера осталась позади, ощущение радости было не передать!

– В Кишиневе после училища и академии вы два сезона пели в Национальном театре оперы и балета Молдовы – как попали в Большой?

– Я увидел объявление о прослушивании в Молодежную оперную программу, которое проводилось в Кишиневе, и подумал, почему бы не пойти, но особых целей тогда перед собой не ставил, так как всегда любил постоянство. После прослушивания мне позвонили, сказали, что я прошел на второй тур, и я поехал в Москву. В тот год на второй тур у нас отобрали семь человек, и для Молдовы это стало предметом особой гордости. На первом туре я пел арию Собакина из «Царской невесты». На втором повторил ее, а также спел еще арию Кардинала де Броньи из «Жидовки» Галеви.

Теперь-то я понимаю, что выбрал тогда крепкий, низко написанный драматический репертуар, который на тот момент петь точно не следовало, но председатель комиссии Дмитрий Вдовин спросил меня, что бы я хотел спеть на третьем туре. Стало ясно, что в финал я прохожу, и назвал романс Фиеско из «Симона Бокканегры» Верди, который в итоге и спел. Мне сказали «спасибо», и я ушел, словно в тумане. В 2011 году меня зачислили.

Сейчас я абсолютно уверенно могу сказать, что Молодежная оперная программа дала мощный импульс моей карьере, дала мне все.

– Каких педагогов-наставников вы приобрели в Москве?

– Моими педагогами стали Дмитрий Юрьевич Вдовин и Светлана Григорьевна Нестеренко. В отношении совершенствования вокальных навыков им двоим я обязан очень многим. Но не могу не сказать, что важную работу проводили и приезжавшие к нам коучи иностранных языков, ведь для международной карьеры вокалиста произношение в пении значит очень много. Без хорошего итальянского языка меня бы не пригласили и в Пезаро. Со своими педагогами я не расстаюсь и сегодня, когда при подготовке новых партий требуется помощь по их окончательной доводке.

– К французской музыке пока не обращались?

– Пока такой возможности не было. На Мефистофеля в «Осуждении Фауста» Берлиоза я не прослушивался как раз из-за нынешнего приглашения в Пезаро, но в будущем мне очень хотелось бы войти в эту постановку.

Фото Дамира Юсупова