Любое его выступление – всегда событие и своеобразное продолжение традиций, идущих от Крейслера, Менухина, Горовица, Ростроповича. Имею в виду то ощущение внутренней свободы по отношению к музыке, которое в результате выливается в сочетание абсолютного уважения к произведению с чувством праздника, передаваемого этими музыкантами слушателям.

Концерт в КЗЧ именно таким и был. При достаточно серьезной программе он имел характер почти «квартирника». Это выражалось и в том, что состоялся праздничным вечером 8 марта, начался в 23:00 – как бы уже «после всего», – проходил в одном отделении и сопровождался несколько игривым объявлением: «Программа исполняется без дирижера».

Открыли вечер «Виртуозы Москвы» Дивертисментом фа мажор Моцарта (К.138). В ансамбле такого уровня прекрасно знают, как играть Моцарта, и так его и играют – с филигранным исполнением динамики, штрихов и акцентов. Возможно, даже чрезмерно филигранным, но здесь нет негативной коннотации, потому что это абсолютно в духе дивертисмента, который по сути своей – жанр развлекательной музыки. И прозвучал он не столько как самостоятельное произведение, а скорее в качестве «музыкального аперитива». Тем более, что все авторские повторения были проигнорированы, за исключением реприз в финале, а само финальное Presto пронеслось в чрезвычайно резвом темпе, что в известной мере является визитной карточкой «Виртуозов Москвы».

Исполнение последовавшего затем бетховенского Концерта для скрипки, виолончели и фортепиано с оркестром носило «семейный характер»: Саша Майский (скрипка), Миша Майский (виолончель) и Лили Майская (фортепиано). Понятно, что Миша был эмоциональным центром происходящего – фактически получился «концерт для Миши и всех остальных». И тут наблюдалось несколько интересных аспектов.

Во-первых, в соло виолончели было то, что называется «прет», и это самое существенное вообще в исполнительском стиле и сути Миши Майского. Дело даже не в том, что для него Бетховен не музейный экспонат, а более чем живая музыка; я уверен, что «его Бетховен» заметно отличается от того, что имел в виду сам автор по «формальным» признакам, но по внутреннему эмоциональному накалу это, безусловно, «то самое». Слушателю всегда заметно, когда у исполнителя особые отношения с автором, когда они существуют «на равных»: тогда возникают детали, выходящие за рамки прописанных традиций, но зато более точные по отношению к духу произведения. Миша Майский относится именно к таким солистам. Особенно это было заметно во второй части Тройного концерта, Largo, когда темпы стали более свободными и при этом абсолютно логичными именно в его системе ощущений, как это бывает с солистами и дирижерами уровня, отличающегося от «предсказуемого». Так же, как и более сдержанный темп одного из проведений полонеза в финале, Rondo alla Polacca: он просто поднял накал эмоций на еще более высокий уровень.

Во-вторых, и это совершенно не противоречит тому, что было «во-первых», совершенно блистательно работает то, что относится к взаимоотношениям солиста с широкой публикой: «видеоряд» выражения эмоций, грива седых волос, вытирание пота со лба большим черным платком, дирижерские жесты в паузах – все эти актерские приемы чрезвычайно важны на сцене.

Но, в-третьих, все, что можно было бы принять за управление оркестром – взмахи смычком, показы вступлений, – в лучшем случае было видно лишь группе виолончелей, потому что от всего остального оркестра солиста отделяла поднятая крышка рояля. И тут пришло время сказать о концертмейстере оркестра Алексее Лундине. На нем при отсутствии дирижера лежал совершенно особый уровень ответственности – пойти за Мишей Майским, которого за роялем не видно, и при этом каким-то гибким образом найти компромисс с остальными солистами, чьи изменения темпов иной раз носили несколько бессознательный характер.

В качестве оркестрового произведения между сольными выходами Майского оркестр исполнил «Масленицу» из «Времен года» Чайковского в переложении А. Стрельникова. Пьеса прозвучала совершенно в стилистике миниатюр Чайковского из его оркестровых сюит.

Наверное, самым ожидаемым сочинением вечера были «Вариации на тему рококо», потому что для виолончелистов это то произведение, в котором солист может максимально самореализоваться. Миша Майский исполнил «Вариации» в стиле салонных выступлений, «ни в чем себе не отказывая», а в каденции и следующей за ней седьмой вариации просто заставил вспомнить слова Стравинского о Чайковском: «Это музыка помещиков, горожан или мелкопоместных землевладельцев» (простим Игорю Федоровичу столь естественную для него несдержанность). И конечно, феерическое впечатление произвело финальное стретто, которое по своей динамике находилось уже ближе к эстрадной стилистике, чем к академическому исполнению, но в этом и есть Миша Майский.

Завершился концерт бисом – прозвучал Ноктюрн для виолончели Чайковского, и Миша Майский исполнил его в той манере домашнего музицирования, в которой он «вполне гениален».