Почему как солист он выступает чрезвычайно редко – раз в два-три года? Невозможно получить ответ на этот вопрос, хотя всегда представляешь его в виде горькой усмешки: «А то вы сами не понимаете!». Не понимаю. Могу только догадываться. Говорят, он не любит Зал Чайковского как таковой, а Большой зал консерватории – за яркие софиты осветительской ложи справа от сцены, десятилетиями слепящие пианистов (администрация к нареканиям глуха). Но и жизненные обстоятельства музыканта не способствуют желанию говорить с публикой один на один, доверяя ей нечто исповедальное.

Концерт в «Оркестрионе» (на базе РНО в Новых Черемушках) в конце января был закрытый, благотворительный – для семей чернобыльцев, врачей, воспитанников детского дома, учащихся военно-музыкального училища. То есть для тех, кому на такой концерт в обычных условиях явно не попасть.

Плетнев за роялем – всегда событие историческое, что бы и как он ни играл. Сами программы – выбор выдающегося, свободно мыслящего музыканта – уже примечательны. Он начал с органной Прелюдии и фуги ля минор Баха в переложении Листа. Возвел гигантский звуковой собор, весь, от первого звука до последнего, держа его в своем мощном воображении. В меру имитировал ритмическую вязкость органа, но прием оказался очень подходящим, потому что иногда казалось, что артист с усилием преодолевает косность, рутину, некую антиматерию, не дающую взмыть вверх. Фуга прозвучала феноменально. Каждый голос у Плетнева развивается сам по себе, имея собственную звучность, и кажется, даже тембр и все они как-то не автоматически, не в результате четкой нотной графики, а по сложному заговору в его голове и взаимному неудержимому устремлению друг к другу приходят ко всеобщему звучанию.

Соната и Баллада Грига – не знаю, самые ли удачные у композитора, но не самые играемые. Свежесть его гармоний всегда греет душу; но героики, контрастов и неожиданностей услышалось меньше, чем можно было бы ждать, – преобладали раздумчивость и грустная созерцательность. Баллада в форме вариаций, сыгранная скорее на меццо-пиано, чем на меццо-форте, еще больше подчеркнула меланхолию исполнителя. Иногда казалось, пианист вот-вот остановится, как в странном спектакле, и все надолго замрут, словно сказочные герои. Простая балладная концовка, почти переводимая в слова: «да, вот так это всё и было», заставила сжаться сердце – умеет Плетнев играть такие убийственные по своей выразительности фразы. Может, он снова прав больше других? Действительно, ведь Баллада написана «кровью сердца», как признавался Григ, в связи с кончиной его родителей.

Кто бы еще позволил себе играть на ползвучности, «не торопясь», ни к чему никого не агитируя? И ни разу – никакой агрессии, такой ныне модной. Ничего внешнего, все интимно свое, от созерцательного до исповедального. Заканчивая каждую часть или сочинение, Плетнев правую руку задерживает на клавиатуре, левую кладет на нее, чуть выше кисти, и только потом обе снимает. Внутренний вздох?..

Второе отделение – три сонаты Моцарта: ре мажор (К 284), до минор (К 457) и загадочная фа мажор (К 533/494). Моцарт у Плетнева всегда повергает в совершеннейшее изумление. Звуковая отделанность первой безукоризненна, ровность идеальна, логика изумительна. До-минорную хорошо помню в исполнении Гилельса, с благородным сдержанно-трагическим зарядом – в этой интерпретации действительно предвещающая Бетховена. У Плетнева с первых же наступательных октав – никакой «бешеной энергии». Моцарт есть Моцарт. Последние такты части – о том, как, оказывается, легко и неудержимо уходит из человека жизнь, страшно слушать. Третья часть, сыгранная с хрустальным изяществом, – сплошь и особенно в конце о неизбывном горе, заглушаемом, но от этого не менее пронзительном. Моцарт, как известно, и сам выделял эту сонату как особенную.

Фа-мажорная получилась очень необычной. Собственно, это одна из «ненаписанных» сонат Моцарта, не включенная в уртекст, ибо составлена неизвестно кем из отдельных пьес. В Аllegro я не узнала Моцарта; вторая часть (в си-бемоль мажоре) вышла еще более сюрреалистичной. Заключительное рондо довольно популярно, а вот вторая часть – что это? Неотделанный набросок? Импровизация, записанная за Моцартом по слуху? У Плетнева вышло нечто авангардное, достойное уха ищущих современных композиторов. И кто еще у нас играет сейчас Моцарта в такой сдержанности, тонкости и тихости, пронимающей до дрожи, с плавающим ритмом, со своим живым дыханием?..

На бис – выходя, пианист показал жестом: одну вещь. И это были «Грезы любви» Листа, чтобы приласкать публику. После 25-минутной заковыристой сонаты зал оживился и хлопал по исполнении бурно, но уже совершенно напрасно. Не интересуют Плетнева никакие «браво», ни цветы, ни восторги. Такую уж роль он себе выбрал.

На следующий день концерт в «Оркестрионе» был повторен в честь 100-летия со дня рождения Евгения Тимакина – педагога Михаила Плетнева в ЦМШ. Говорят, с еще большим успехом.