Детство и ранняя юность будущего музыканта прошли в южнорусском городке. Профессиональное становление – учеба в Музыкальном училище им. Гнесиных и Государственном музыкально-педагогическом институте им. Гнесиных, затем аспирантура, стажировка во Франции. Долгое время Лев Дмитриевич Беленов служил солистом Государственного симфонического оркестра кинематографии, воспитал не один десяток учеников, одновременно занимался научной работой, став ведущим специалистом в области валторнового исполнительства. К этим важным вехам биографии необходимо добавить некоторые подробности, о которых рассказывает сам юбиляр.

– В музыку люди приходят по-разному, но почему именно валторна?

– В этом нет ничего удивительного, для тех лет мой путь можно назвать обычным. С раннего детства хотел играть на музыкальном инструменте, а поскольку жил в провинциальном городке, первым инструментом стал баян. Однажды в районный дом культуры – это был райцентр Бутурлиновка Воронежской области – привезли комплект духовых инструментов. Духовой оркестр мне очень нравился, и я начал учиться игре на трубе. А когда мне исполнилось 15, в 1953 году я впервые приехал в Москву, чтобы поступить в военную школу музыкантских воспитанников, – она располагалась в ближнем Подмосковье в г. Томилино. Там и услышал, как старшина-воспитатель И.Г. Мазоненко играл на валторне. Очень меня впечатлила его игра, даже поразила! И сейчас думаю, что он был неплохим профессионалом. Конечно, я попросил принять меня в класс валторны. К сожалению, вскоре эта военно-музыкальная школа была расформирована, и я попал воспитанником в московский военный духовой оркестр.

– Кого из ваших учителей вспоминаете особо?

– После срочной службы в московском военном оркестре я поступил в класс профессора Сергея Ивановича Леонова, у которого окончил училище в 1964-м и Государственный музыкально-педагогический институт в 1969-м, получил диплом с отличием и рекомендацию в аспирантуру. Сергей Иванович был человек достойный, а с позиции нынешнего своего опыта думаю, что и педагог незаурядный, со своим стилем общения и собственной методикой. С особой благодарностью вспоминаю другого моего учителя – заведующего кафедрой духовых инструментов ГМПИ им. Гнесиных Ивана Федоровича Пушечникова. Он был, как известно, гобоистом, не давал мне уроков валторны. Но при этом, как ни пафосно прозвучит, я считаю его своим вторым отцом. Мудрый человек, талантливый во всем, что делал, Иван Федорович мог быть очень требовательным и даже жестким и, в то же время, доброжелательным. Педагогический его авторитет был непререкаем. Думаю, еще и потому, что он умел разглядеть, почувствовать в ученике то, что не лежало на поверхности: человеческую сущность и профессиональную предрасположенность. В студенческие годы он помогал мне в выборе тем для научных исследований, содействовал их публикации в серии «Труды ГМПИ им. Гнесиных», затем поддерживал на всех этапах жизненного пути.

– Что открыла вам стажировка в Париже?

– Это было в 1973/74 учебном году: представилась возможность стажироваться у выдающегося валторниста Жоржа Барботе в Парижской высшей национальной консерватории. Барботе тогда служил солистом Национального симфонического оркестра Франции. Удивительный музыкант и человек! Думаю, что само наше повседневное общение принесло мне не меньше, чем его профессиональные советы. Он сразу поразил меня детальным и глубоким знанием валторнового репертуара. С восхищением слушал его тонкую, пластичную игру в оркестре, выразительную фразировку, учился применению различных тембровых красок в музыке разных стилей – у нас тогда об этом мало говорили. А в следующем учебном году я уже работал ассистентом в его классе. Все это принесло мне бесценный опыт для педагогической работы. Кстати, на этом моя стажировка во Франции не закончилась: в 1974-м я прошел курс симфонического дирижирования в летней музыкальной академии в Ницце под руководством итальянского дирижера Фернанда Катроччи. Впоследствии эта практика мне очень пригодилась…

– Вы имеете в виду работу в оркестре Госкино СССР?

– Да-да, именно это – в 1975 году я дирижировал Оркестром кинематографии на записи музыки к научно-популярным фильмам. Но главной моей работой оставалась, конечно, игра в оркестре, которая мне очень нравилась. Ведь Оркестр кинематографии практически каждый день исполнял новую и иногда очень непростую музыку. Надо было быстро ориентироваться, отлично читать новый текст, чувствовать стилистику разных авторов и все время играть «на микрофон», а ведь это особая ответственность. Как-то посчитал: мне довелось участвовать в записях музыки более чем к 300 фильмам, в числе которых – весьма знаковые для своего времени: «Освобождение», «Семнадцать мгновений весны», «Вечный зов», «Угрюм-река», «Неуловимые мстители», «Чайковский», «Война и мир», «Гусарская баллада», «Мой ласковый и нежный зверь», «Время, вперёд!», «Невероятные приключения итальянцев в России»…

– В начале профессионального пути у вас был эталон, к которому вы стремились, пример для подражания?

– Да, это два валторниста: Виталий Михайлович Буяновский, солист оркестра Ленинградской филармонии, и Валерий Владимирович Полех, солист оркестра Большого театра. Вероятно, в этом я не оригинален: эти замечательные артисты были и остаются кумирами нескольких поколений валторнистов. Оба были и концертирующими солистами, и прекрасными педагогами. Своим мастерством они стимулировали интерес к валторне, ее репертуару, побуждали постоянно совершенствоваться в профессии. Уже в зрелые годы я близко общался с обоими, и это были, конечно, неординарные личности. Кстати, Виталий Михайлович Буяновский существенно повлиял и на мои научные интересы.

– Как это случилось? И что вообще побудило вас заниматься научными изысканиями?

– Это произошло как-то естественно – вероятно, реализовалось то, к чему я был предназначен. Небольшая книжка Буяновского «Валторна», его композиторские сочинения, а также издания сборников этюдов, им составленных и отредактированных, – все это побудило к серьезной работе и подготовке кандидатской диссертации «Исследование развития конструктивных особенностей современных валторн и принципов игры на них». Я защитил ее в 1979-м, Буяновский был на защите официальным оппонентом. А внутренние мотивы – это, пожалуй, моя любознательность, любопытство ко всему новому в профессии. Не скрою, что руководствовался и целесообразностью – в педагогической карьере ученая степень важна. Но все же самое существенное, что мной двигало, это стремление к самосовершенствованию. Не могу сказать, что я абсолютный перфекционист, но стремление к совершенствованию, желание в чем-то быть немного лучше других осталось во мне и сейчас. Можете назвать это честолюбием, но не думаю, что это плохо. Полагаю, многое мне удалось, хотя я и сейчас учусь с удовольствием. Защита моей докторской диссертации «Партия валторны в контексте эволюции симфонической партитуры XVIII–XX веков» в 2005 году прошла очень достойно и была доброжелательно оценена коллегами, как исполнителями, так и теоретиками.

– Ученики следуют вашему примеру?

– Многие пытаются, и уже в этом я вижу добрый знак: значит, я их увлек, заразил стремлением к познанию и совершенствованию. Но все же исполнителям-духовикам не хватает теоретических знаний, навыков научной работы. А желание участвовать в конкурсах зачастую перевешивает прочие интересы. Тем не менее, общение с пятикурсниками, которые готовят дипломные рефераты, бывает очень интересным. До сих пор помню отличную дипломную работу Аркадия Шилклопера, ныне очень известного джазового валторниста. Он писал о валторне в джазе, этому посвятил и свою исполнительскую карьеру.

– Вы начали преподавать довольно рано.

– Да, мне не было и тридцати, когда получил предложение вести класс валторны в Гнесинском училище. Я принял приглашение с интересом, испытывая искреннее желание попробовать себя в качестве педагога. И, кажется, кое-что мне в те годы удалось. Тогда из моего класса вышли будущие лауреаты конкурса «Пражская весна» – Василий Тарасов и Александр Раев, а также лауреат международных конкурсов Алексей Фурукин.

– Что для вас наиболее ценно в учениках?

– Полагаю, что в этом я не очень оригинален, хотя профессия педагога-музыканта по природе своей довольно консервативна. Одна из главных задач – привить ученику преданность инструменту. Конечно, любовь и, если хотите, удовольствие от повседневных занятий. Добросовестность и терпение, интерес к результатам, достигаемым на определенных ступенях мастерства. Вольно или невольно – лучше, конечно, когда осознанно – педагог формирует нравственные и эстетические качества ученика, его общую и профессиональную культуру. Пусть это не покажется банальным, потому что и сейчас вижу, что некоторые коллеги уделяют главное внимание ремеслу. Ремесло, конечно, необходимо, но за его рамками существует целый мир, который формирует либо артиста, либо «лабуха», «музыканта одной строчки». Результат очень зависит от педагога по специальности. А потому меня радует, когда вижу в ученике личность, сформированную не без моего участия, – с достаточно глубокими знаниями, хорошей профессиональной школой и позитивным жизненным опытом.

– Как бы вы оценили нынешнее состояние отечественной школы духовых инструментов?

– В целом, кажется, есть определенный подъем. Постепенно поднимется авторитет исполнителей на духовых инструментах по сравнению с десятилетием 1990-х, когда упал престиж профессии и явно ощущался дефицит интереса ко всей музыкальной культуре. Сегодня наши музыканты уверенно побеждают на многих весьма престижных конкурсах, и это факт. Многие занимают достойные места в зарубежных, а не только российских оркестрах, а значит, наша школа конкурентоспособна. Важно, что улучшилась экономическая составляющая – повысилась заработная плата педагогов музыкальных школ, училищ и вузов, большие творческие коллективы получили президентские гранты. Как следствие – оркестры стали пополняться молодыми исполнителями, а учебные заведения – молодыми педагогами. При этом знаю, что разница между выпускниками московских вузов – консерватории и Гнесинской академии – и провинциальных консерваторий часто непозволительно велика. И по-прежнему ощущается дефицит исполнителей на духовых инструментах по некоторым специальностям, в том числе и по моей – валторне. Но, так или иначе, дело движется и, полагаю, в перспективном направлении.