О том, что это сознательный вызов, рассчитанный на интерес широкой музыкальной – и не только – общественности, изначально свидетельствовала программа. Поставить в один вечер си-минорную сонату Листа и две тетради «Вариаций на тему Паганини» Брамса, добавив к ним «Баркаролу» Шопена и «Танцы давидсбюндлеров» Шумана, – это заявка еще и на необыкновенную физическую выносливость, не говоря уже о техническом уровне и концептуальном мышлении, необходимых для того, чтобы эти глыбы поднять. То есть звучало это обещание примерно как «я не просто поднимусь на Эверест, но и сделаю это босиком и за одни сутки. Не верите? Приходите и посмотрите».

Сработало: посмотреть на смельчака пришел весь цвет фортепианной профессуры Московской консерватории – С.Л. Доренский, В.В. Горностаева, М.С. Воскресенский, Ю.С. Айрапетян, З.А. Игнатьева, Е.И. Кузнецова, а также ректор А.С. Соколов. Заняв почти весь почетный шестой ряд партера, они приготовились судить воспитанника Московской консерватории, учившегося у Льва Власенко и Дмитрия Сахарова и затем стажировавшегося в Джульярде у Джерома Ловенталя.

Пианист появился на сцене в белой рубашке навыпуск – как обычно, игнорируя традиционный пианистический фрак (учитывая, что на иных концертах Вартанян выступал в джинсах, это был один из самых академических вариантов его облика). Но с первых же нот стало ясно, что ни о какой распущенности речи быть не может: свобода в одежде разительно контрастирует со строгостью его исполнительской манеры в целом. За роялем Вартанян максимально сосредоточен, если не сказать – суров, его лицо бесстрастно, а движения минимальны. В игре пианиста нет ничего случайного или эпатажного: это мыслитель-аналитик, продумывающий каждую деталь единой сложносочиненной конструкции.

«Баркарола» стала своего рода эпическим зачином, подготавливающим сонату Листа. Неспешное развертывание мелодии с фирменным вартаняновским рубато, выявляющим ее импровизационную природу, было подано чуть отстраненно, в медитативном ключе. Главным достижением в «Баркароле» стало удивительно естественное и непрерывное дление единой музыкальной мысли от первой до последней ноты, украшенное, но не прерываемое легчайшими виртуозными пассажами.

В листовской сонате стиль исполнения Вартаняна мгновенно сменился: он играл ее так, словно сам же ее и сочинил, и в некотором смысле так оно и было. Пианист представил своего рода спектакль в звуках – с тончайше проделанной работой по выявлению смыслов, заключенных в каждом мотиве, внезапной модуляции и броском акценте. Живые, зримо-характерные темы-персонажи, «говорящие» театральные паузы – все это было не просто убедительно, но и необыкновенно захватывающе. Умение Вартаняна оживлять каждую интонацию, несомненно, и является тем ключиком, которым он мастерски открывает сердца слушателей. Особенно стоит сказать о широчайшем эмоциональном диапазоне, подвластном пианисту: здесь было все, от трепетной нежности до бушующей лавинообразной стихии. И при всем этом ни разу – даже в октавных пассажах, сыгранных в феерическом темпе, – не возникало и мысли о том, что материал представляет какие-либо трудности для исполнителя…

Лист стал содержательной кульминацией всего концерта – после него и Шуман, и Брамс прозвучали более поверхностно и слабее по энергетическому посылу, чего и следовало ожидать. Однако и здесь проявились такая прекрасная черта пианизма Вартаняна, как умение меняться «в предлагаемых обстоятельствах»: для каждого произведения он находит свою манеру, всегда концептуально обоснованную. Порывистые «мимолетности» Шумана, очевидно, являли собой скерцо, а монументальные «Вариации» Брамса – величественный финал единого грандиозного цикла, в который объединялась программа концерта. С обоими произведениями Вартанян обращался более чем вольно: менял пьесы местами, выявляя сближения или, наоборот, подчеркивая контрасты, неожиданно менял гармонию на стыке вариаций и т.д. Наиболее радикальной редакции подвергся брамсовский цикл: пианист изъял коду из первой тетради и включил ее фрагмент в коду второй, стремясь объединить две тетради в одну романтическую фортепианную поэму, – и надо сказать, что ему это удалось.

Его техническое мастерство несомненно, глубокий ум и оригинальный талант очевидны. Но достиг ли он своей вершины? И да, и нет. Да, потому что в полной мере справился с поставленной задачей. Нет – потому что сама ситуация, в которой на первое место все-таки выходят амбиции, отдаляет артиста от заветной цели. Есть ощущение, что если бы программа не была столь нарочито сложной, общее впечатление от концерта могло бы стать более глубоким. И, возможно, когда-нибудь перед нами предстанет другой Вартанян – тот, который никому и ничего больше не доказывает, понимая, что искать счастье надо вовсе не на вершине горы, а внутри своего сердца.