Ныне полузабытый Ленц некогда был достаточно известен благодаря двум своим книгам. Одна из них, изданная на французском в Петербурге в 1852 году и носящая название «Бетховен и его три стиля», явилась во многом полемическим ответом на трехтомную биографию Моцарта, принадлежащую другому русскому чиновнику, а по совместительству музыканту-любителю А.Д. Улыбышеву (в своей книге, изданной также на французском в 1843 году, автор ставил Моцарта определенно выше Бетховена, что на ту пору большинству казалось совершенно неприемлемым). Другая же книга Ленца, о которой мне и хочется рассказать, называется «Великие фортепианные виртуозы нашего времени» (Лист, Шопен, Таузиг, Гензельт) и впервые вышла на немецком в 1872 году в Берлине. С тех пора она неоднократно переиздавалась, но по сей день не переведена на русский язык, за исключением главы о Шопене. Правда, в интернете легко найти ее английский перевод.

В книге Ленца привлекают несколько моментов. Во-первых, всегда интересно читать воспоминания умного человека о встречах с выдающимися людьми (а Ленцу в то время, когда он жил в Париже, довелось быть какое-то время не только учеником, но чуть ли не приятелем и Листа, и Шопена). Во-вторых, автор высказывает немало здравых мыслей о фортепианной игре. И в-третьих, что самое примечательное, Ленц довольно живо рисует портреты своих великих современников.

Вот, к примеру, как он описывает свою первую встречу с Листом:

«Лист оказался бледным изможденным молодым человеком невыразимо привлекательной наружности. Присев на край дивана, он не сделал ни малейшего движения, когда я вошел в его комнату; казалось, он меня вообще не заметил. После того как я объяснил ему, по-французски, что я пришел к нему потому, что он отважился представить публике концерт Бетховена, мне показалось, что он улыбнулся. Но улыбка эта напоминала блеск кинжала в солнечном свете. – Сыграйте мне что-нибудь, – сказал он с нескрываемым сарказмом, что меня, впрочем, задело не в большей степени, чем может задеть удар грома». Отметим, что эта первая встреча Ленца с Листом произошла в 1828 году, когда тому было всего 17 лет, а самому Ленцу 19!

Говоря о Листе, Ленц неизменно впадает в дифирамбический тон: «Лист – это высшее воплощение музыкальной виртуозности, которого никогда прежде не существовало. В нем мы видим не только чудо пианизма. Лист являет собой некий феномен, простирающийся над всей музыкальной областью, создавший для нее всеобщий критерий оценки. Когда Лист воспроизводит на фортепиано громовые раскаты, сверкания, шепоты той «Песни Песней», каковой является великая бетховенская Соната B-dur ор. 106, он чеканит для человечества золотой запас из идей, принадлежащих величайшему музыкальному мыслителю, какого мир когда-либо знал». Прибегая к такого рода возвышенному стилю в описании игры Листа, Ленц, разумеется, был отнюдь не одинок. Скорее, это отношение к великому пианисту было общим местом на протяжении многих десятилетий XIX века.

Примечательно, что культ Листа отразился даже на тех страницах воспоминаний Ленца, где автор описывает свои встречи и уроки с Шопеном. Весьма характерно его описание исполнения Шопеном I части бетховенской Сонаты ор. 26 в одном из парижских салонов: «Он убаюкивал в mezzo voce, несравненно вел кантилену с безупречной законченностью в отдельных частях, идеально-прекрасно, но женственно! <…> Когда мы возвращались, я был вполне откровенен; он также спросил мое мнение. Я лишь намекаю, – возразил он безо всякой обидчивости, – слушатель сам должен завершить картину». Поразительно, как это близко к тому, что говорил спустя полвека Дебюсси!

В целом, нарисованные Ленцем портреты Листа и Шопена, при множестве интересных деталей, все-таки кажутся слишком субъективными, носят слишком сильный отпечаток своего времени. Например, вопрос о «женственности» шопеновской музыки давно уже разрешен в том смысле, что у Шопена за кажущейся изнеженной интимностью может скрываться особого рода утонченная мужественность, сродни той, которую мы слышим у Дебюсси. И конечно, Ленц в то время никак не мог предположить, что настанет час, когда музыка Шопена предстанет перед слушателями даже более масштабной и мужественной, не говоря уже о содержательности, чем все «громоподобные» сочинения Листа (надо оговориться, что поздние сочинения, в которых тот резко изменил свою манеру, Ленц на момент написания своей книги еще не знал).

…В каждую эпоху мы невольно выстраиваем некий рейтинг композиторов и исполнителей. И почти всегда этот рейтинг оказывается со временем поколебленным. Выдающийся критик Серов считал Верстовского композитором более значимым, чем Глинка, Мошелес возмущался некоторыми, по его мнению, жесткими и нелогичными модуляциями у Шопена, да и сам Лист поначалу совершенно не принял шопеновского шедевра – его «Полонез-фантазию» (правда, позднее он изменил свое мнение). Так и сегодня: многое из того, что нам кажется наиболее ярким, талантливым, содержательным, нашим потомкам уже не будет казаться таковым. И поэтому нам не следует торопиться делать окончательных выводов по поводу наших современников: многие из них, являющиеся ныне кумирами публики, отойдут в тень, а те, кого считали второстепенными персонажами, напротив, войдут в историю. Таковы законы эволюции искусства, а точнее его восприятия.