– Маэстро, вы возглавляете лучшие оркестры в странах Европы, в США и Канаде, регулярно выступаете с РНО в Москве, Заслуженным коллективом России, в Санкт-Петербурге и уже во второй раз – с Новосибирским симфоническим. Отличается ли оркестровая культура в разных странах или музыканты везде одинаковы?

– Ответ будет утвердительным для обеих предложенных вами версий. Человечеству очень повезло жить в богатом разнообразии культур. Будь все одинаковы, каким скучным был бы этот мир! Стремление к новым открытиям делает нашу жизнь такой вдохновляющей... С другой стороны, исполнители классики в разных частях света похожи друг на друга: мы все выбрали профессию, требующую усердной работы с раннего возраста. С 4-5 лет каждый музыкант в любой стране занимается по многу часов ежедневно. Когда я был молод, я наивно думал, что, наконец, стану взрослым и мне не нужно будет столько заниматься. Увы, с возрастом приходится работать все больше. И мой друг Вадим Репин очень много работает и занимается ежедневно. Это часть профессии музыканта. Когда мы разделяем эту страсть, мы говорим на одном языке. Я не говорю по-русски и, работая с РНО, Санкт-Петербургским филармоническим, Новосибирским симфоническим оркестром, конечно, не мог поддержать обычную беседу; но музыкально мы превосходно понимали друг друга. Музыка – международный язык потому, что каждый понимает музыкальную идею, на этом уровне и происходит наше общение.

Однако есть и культурные различия, вы правы. Даже артикуляция, фразировка, звуковые краски оркестра и чувства, которые мы испытываем в музыке, могут сильно отличаться. Например, в немецком языке есть очень важное слово sehnsucht, близкое английскому longing for the past – ностальгия. Иногда такие понятия объединяют: все мы можем вообразить, какой была жизнь 50, 100 или даже 200 лет назад, каковы были настроения и ценности, представления о романтике, страсти, эмоциях. Воспоминание о молодости – особое состояние, к которому добавляется и разочарование современным миром. Sehnsucht – чувство тоски по романтизму прошлого. Оно есть в каждой культуре, но в разных культурах «звучит» по-разному. Отчасти из-за языка и уникальности исторического опыта: немецкая тоска сильно отличается от французской и абсолютно не похожа на американскую ностальгию.

– Не могли бы вы привести пример и из области музыки?

– О музыке говорить очень сложно; в живописи и скульптуре есть измерения, фигуры, цвета, а в музыке – только чувства. Но я приведу пример того, как я пониманию звучание традиции. Как музыканты мы должны играть идеально – ансамбль, ритм, звук; если мы не достигаем такого уровня совершенства, музыка будет страдать. Однако слушатели ждут большего: музыканты должны передать содержание, смыслы, образы музыки. Например, в заключительной части поэмы Штрауса «Так говорил Заратустра», в «Песне ночного странника», когда главный герой бредет один в сумраке, в оркестре идет заключительное проведение одной из тем. В нотном тексте указано cantabile, но, по моему ощущению, это должно быть и sehnsucht: не размышления о настоящем, но грезы о далеком прошлом.

На репетиции с Новосибирским оркестром я попросил скрипки сыграть мелодию так, будто она звучит не сейчас и не здесь, но словно воспоминание о событиях, отделенных от нас веками. И скрипки выдали такое насыщенное звучание, что я сам будто перенесся в далекое прошлое. Это была пронзительная красота совершенно иного порядка – не похожая на красоту Сан-Франциско, Токио, Баварии или Нью-Йорка, – красота, какой я не слышал прежде. Особое образное звучание Новосибирского оркестра я не забуду никогда.

 – Как вы выбираете репертуар для работы с российскими оркестрами?

– Обычно я привожу немецкий репертуар, потому что живу в Германии; мне как артисту и музыканту очень интересно получать обратную связь от российских коллег. Да, работа с российскими оркестрами отличается от сотрудничества с европейскими, и сами российские оркестры очень отличаются друг от друга. Например, оркестры Санкт-Петербурга и Новосибирска совершенно разные по звучанию, по «дыханию». В хорошем исполнении Новосибирского оркестра вы слышите самую основу романтизма – энергию природы, буквально видите огромные сибирские просторы! И, кстати, образ русской природы в звучании здешнего оркестра в корне отличается от Гамбурга, где я живу.

– В чем же отличие?

– Гамбург – место великих немецких традиций, город, где были основаны лучшие оркестры мира. Моцарт, Орландо ди Лассо, Вагнер, Штраус, Бах, семья Мендельсонов, Брамс, Малер: все эти великие фигуры – часть Гамбурга. Но когда в Гамбурге играют очень хорошо, вы слышите сильное напряжение: это вес якоря традиций и в то же время – огромное желание освободиться и выйти в мир. Гамбург – это порт, в Германии все выходит из Гамбурга и приходит в Гамбург, своего рода врата в европейское пространство. Что слышно и в исполнении: консерватизм, но и любопытство к остальному миру. Поэтому приглашение Вадима Репина открыть V Транссибирский арт-фестиваль для меня было вызовом и большой честью: я понял, что программа должна быть особенной.

Каждый номер концерта-открытия отражает мои впечатления от первого визита в Сибирь. Симфоническая поэма Штрауса «Так говорил Заратустра», вдохновленная романом Ницше, – о напряженном соотношении индивидуальности и ошеломительного могущества природы. Посетив Сибирь впервые, я был поражен ее гигантскими масштабами. Было очень холодно, и я почувствовал, что этот край может быть не только прекрасен, но и суров. Скрипичный концерт Бруха для меня – вновь образ индивидуума в контексте городского сообщества (в свой первый визит я и не представлял, насколько велик и богат этот город). Третье сочинение, Фантазия Бетховена, заканчивается текстом, главную идею которого можно сформулировать так: если мы сможем найти гармоничный способ совместной работы, наградой нам станет радость. Для меня эти слова – метафора Транссибирского фестиваля. Могу показаться излишне романтичным, но именно об этих трех образах я думал, выбирая программу: могущественная природа, оживленная городская жизнь и это необыкновенное ощущение, когда Вадим Репин и его друзья делают здесь вместе нечто совершенно особенное.

– В прошлом году вы получили награду Echo Klassik и звание «Дирижер года» за запись «Альпийской симфонии» Штрауса. Его музыка имеет для вас особое значение?

– Штрауса, как и всех великих композиторов, можно исполнять по-разному, не существует единственно верной интерпретации. Я исполняю Штрауса многие годы, сначала – в США, теперь и на родине композитора. Я переехал в Баварию, и мне предстояло выучить язык, традиции, почувствовать ритм Баварии, впитать ее звуки – фольклор, манеру общения, социальные мероприятия, «Октоберфест» (смеется), – чтобы проникнуться баварской культурой и изучать музыку Штрауса изнутри контекста, в котором она создавалась. Я был музыкальным директором Баварской государственной оперы, и Штраус был среди моих предшественников на этом посту: многие его премьеры проходили там, с моим оркестром, в этом оперном театре. Мне очень повезло, я подружился с Вольфгангом Заваллишем, который был близок к Рихарду Штраусу, и Ричардом Тримборном – известным вокальным коучем и репетитором, который работал со всеми исполнителями музыки Штрауса.

Я подружился с семьей композитора: его внук и правнук живут в Гамбурге. Я проводил время в доме Штрауса, смотрел на ту самую гору, что вдохновила его на написание «Альпийской симфонии», любовался баварской природой, которая сильно отличается от природы Новосибирска или Калифорнии, откуда я родом. И передо мною встал серьезный культурный и музыкантский выбор: идти ли вглубь баварского контекста в интерпретации Штрауса или оставаться на интернациональной позиции. И то, и другое возможно: сочинения Штрауса – шедевры, которые и созданы для разных интерпретаций. Я сделал выбор в пользу первого: для меня было важно изучить Штрауса как личность, понять, что он себе представлял, когда писал, что чувствовал. За вот уже 20 лет моего сотрудничества с Баварской оперой я впитал эту культуру. Надеюсь, это слышно в записях. Для меня было большой честью получить немецкую награду за исполнение музыки Штрауса.

– Четыре года назад в Новосибирске на вопрос об акустике нового на тот момент Зала им. Арнольда Каца вы сказали, что сможете ответить лишь через несколько лет, так как новому залу требуется время для адаптации. Самое время вернуться к этому вопросу.

– Сейчас зал звучит более естественно и органично. Во-первых, в зале были проведены некоторые модификации акустики, что положительно на нее повлияло. Второй аспект акустики зала – сам оркестр. Как музыкант должен привыкнуть к новому инструменту, так и оркестр развивается с акустикой зала и приспосабливается к ней. Когда оркестр хорошо играет в хорошей акустике, формируется его неповторимый облик.

– Как известно, некоторых дирижеров называли диктаторами. Судя по вашей открытости общения с музыкантами и публикой, вы скорее дирижер-демократ.

– (Смеется.) Мы живем в XXI веке, уровень образованности и технической подготовки оркестров сегодня выше, чем когда-либо ранее, техническая оснащенность молодых музыкантов невероятна. Но это еще не значит, что музыканту есть что сказать. Одна из великих тайн музыки – ее содержание – не меняется на протяжении веков. Суть ее – человеческий дух. «Техника» же лишь помогает его донести. В этом я вижу свою задачу как дирижер, и на концерте я, вероятно, выгляжу совсем не так, как во время репетиций. Многие скажут, что на репетициях я ближе к диктатору. Я должен определить задачу и содержание музыки, наметить путь максимального приближения к наивысшему качеству.

Исполнительское качество в оркестре требует большой дисциплины и концентрации, ясности интонации и ритма, а это результат интенсивной работы на репетициях. Но репетиция и выступление – разные вещи. На концерте я должен быть уверен в коллегах: конечно, я веду оркестр как лидер, но в то же время важно просто позволить оркестру играть, позволить моим коллегам музицировать, потому что мы уже достигли понимания на репетициях. Скорее всего, именно эту «демократическую» часть меня вы видите на концерте, когда я максимально открыт и даю возможность коллегам проявить себя.

Дирижер должен доверять мастерству оркестрантов, иначе не будет ощущения аутентичности и высокого качества исполнения. Если музыканты уже подготовились к моменту огромного напряжения, показывать это необязательно. Мне очень нравится философия камерного музицирования: в ансамбле нет дирижера, все участники чувствуют друг друга. Конечно, оркестру нужен дирижер для передачи общих контуров замысла на концерте, но в своей основе оркестр должен звучать, как камерный ансамбль – спонтанно, гибко, improvisando. Я только сейчас, в своем почтенном возрасте, понял, что, когда ты достигаешь высокого качества, контролировать процесс необязательно, и когда просто позволяешь музыке быть, слушатели ощущают ее более интенсивно.

На снимке: К. Нагано дирижирует Новосибирским симфоническим оркестром

Фото Александра Иванова