– Полина Ефимовна, судя по тому, что в Клину выступил Венский филармонический оркестр, торжества были необыкновенные. Маэстро Мути, конечно, посетил дом-музей?

– Риккардо Мути уже был у нас. Впервые он приезжал 25 лет назад, когда в музее была реставрация. Я водила его по дому, показывала партитуры Чайковского, в том числе партитуру «Манфреда», одной из его любимых симфоний, показывала, кстати, и партитуру Моцарта с дирижерскими пометами Чайковского, которые его потрясли. Это человек, влюбленный в Чайковского. Когда он выходил из дома, то даже не мог повернуться к нему спиной – так и шел до ворот! В этом чувствовалось поклонение. Но я скажу так: каждый человек, приходящий в наш дом, это гость Чайковского и дорогой для нас человек.

– Что дом-музей приготовил для дорогих гостей Чайковского к юбилею?

– Юбилей это повод для того, чтобы известное представить в ином ракурсе или найти что-то новое, – одним словом, посмотреть, что мы еще не сделали. Мы ведь живем не юбилейными датами, а повседневной работой в области наследия композитора – его изучения и сохранения, а также открытия и пропаганды подлинного Чайковского. Как археологи раскапывают под слоями почвы артефакты, так «раскапываем» и мы. Время накатывает волной, и наша задача – снять образующиеся «наносы».

– Расскажете о последних открытиях?

– Свежий пример – вышедшие четыре тома Полного собрания сочинений Чайковского, посвященные его Первому концерту для фортепиано с оркестром. Музыкальная презентация в рамках фестиваля этой нашей громадной работы состоялась 3 мая. Кирилл Герштейн и Большой симфонический оркестр под управлением Владимира Федосеева исполнили в Клину Первый концерт в его втором авторском варианте.

Дело в том, что уже через несколько лет после смерти Чайковского – в начале ХХ века, когда еще были живы его ученики, в частности Сергей Танеев, возникла странная ситуация. Вышло издание Первого концерта, пользовавшегося популярностью во всем мире, в котором текст был довольно существенно изменен прямо с начального вступления: оно игралось аккордами, а не арпеджиато, как было написано у Чайковского. Поменялась динамика, обнаружились купюра в финале и ряд разных мелких введений. Это была попытка сделать концерт более «концертным», или, говоря современным языком, шлягерным. Он ведь написан в тональности шопеновской сонаты с похоронным маршем, у него первая часть в два раза превышает вторую и третью части – то есть это масштабное монологическое высказывание, и так далее. Подобные попытки «улучшить» были и при жизни Чайковского. Выясняя их автора, мы проводили значительные исследования, сверяли почерки – в конечном итоге принято называть Александра Ильича Зилоти, который уговаривал Чайковского сделать изменения в Первом концерте. У нас в доме-музее хранится дирижерская партитура Чайковского, по которой он провел последнее в своей жизни выступление. 16 октября 1893 года Чайковский дирижировал премьерой Шестой симфонии и Первым концертом, и в партитуре концерта нет никаких следов изменений. Есть дополнительная динамика, есть некие указания, которые Чайковский сделал лично для себя как для дирижера, – то есть видны эмоции, которые он «докладывал», будем говорить, в последний раз.

– Так что же вы издали после столетнего спора о том, как надо играть начало Первого концерта – аккордами или арпеджио?

– Во-первых, мы издали самый первый текст, который был исполнен в 1875 году Гансом фон Бюловым. Но вскоре после этого исполнения Чайковский написал другую фортепианную партию, и это – вторая редакция, которую мы тоже опубликовали. Обе авторские и обе – не то, что играют сегодня пианисты. Мы сделали два тома клавиров и два тома партитур двух авторских редакций, подробно все объяснив и сверив все варианты в колоссальном комментарии к нотам, с иллюстрациями и так далее. Поэтому и получилось полных четыре тома.

– Сколько же всего томов будет в Полном собрании сочинений Чайковского?

– Я всем отвечаю одно и то же: я не знаю, сколько будет всего томов – порядка 120, не меньше. Готовящиеся на этот год тома – «Литургия св. Иоанна Златоуста» и «Ода к Радости» (с которой Чайковский оканчивал Петербургскую консерваторию), на подступах – оперы. Но взять того же «Евгения Онегина»: даже если партитура – это один том, то комментарии и все статьи к нему плюс либретто – это еще один том. Клавир оперы – уже третий том…

– Юбилей в музее трудно представить без специальной выставки.

– У нас их две. Мы показываем громадную выставку, построенную только на подлинниках, она называется «Симфония «Жизнь»». Именно так, как Чайковский написал в программных заметках, предшествовавших созданию Шестой симфонии, с перечислением этапов и состояний: юность, радость, стремление и в конце – смерть как результат разрушения. Это была автобиографическая идея, впрочем, все творчество Чайковского автобиографично, и наша выставка согласуется с этой идеей и рассказывает о Чайковском его словами. Только рукописный отдел предоставил более 130 автографов – мы выставили даже автограф четырехлетнего Чайковского на письме отца к матери. Отец подписал: «намарано Петей». Здесь и вся иконография Чайковского, начиная от первой семейной фотографии, на которой ему восемь лет, заканчивая последним изображением – это посмертная маска, снятая через день после его кончины, – и огромное полотно, на котором мы воспроизвели все фотографии того, как Россия прощалась с Чайковским.

Мы оформили витрину «Чайковский в диалоге с миром». В ней – письма к Чайковскому: там и Лист, и Дворжак, и Григ, и Фет, и кто хотите. Среди корреспондентов есть, например, учитель из деревни Засижье Новгородской губернии, который прислал Чайковскому либретто для оперы «Саша и Ваня». Он в своей деревне организовал музыкальный кружок, решил самодеятельными силами поставить оперу и просил Чайковского написать музыку. Трудно себе представить, что через Чайковского прошли тысячи вот таких душевных излияний, признаний. Кто-то делился переживаниями, кто-то просил совета – сколько чувств протекло через его сердце вместе с этими письмами! Каким в таком случае должно было быть или каким еще могло быть его творчество?..

Кстати, продолжая тему публикации наследия, скажу, что в последние годы мы предприняли два крупных проекта – собрали взаимную полную переписку Чайковского с Юргенсоном, это более 1200 писем, из которых 400 писем Петра Юргенсона вообще впервые даются, и без купюр. Кроме того, мы публикуем переписку Чайковского с Надеждой фон Мекк, и в этом году будем завершать издание: три тома уже вышли – теперь выйдут оставшиеся два. Чайковский за свою жизнь написал порядка 6000 писем. В том или ином виде в советское время они выходили, и это был огромный труд работавших до нас людей. Но тогда работала и цензура, поэтому письма «резали» нещадно. К тому же публиковались письма лишь в одну сторону – «от Чайковского к…», но ведь всегда же была и ответная часть переписки. В нашем музее хранится около 7000 ответных писем, на которые композитор тоже отвечал. И часто бывает трудно понять письмо Чайковского, если не знать содержания письма, на которое он отвечает.

– Ну а вторая выставка, чем она интересна?

– Она тоже громадная и посвящена истории Конкурса им. Чайковского и судьбам его лауреатов, создана на основе архива конкурса, который мы храним, с участием экспонатов Музея Большого театра, предметов, предоставленных Фондом М.Л. Ростроповича, Фондом Е.В. Образцовой, Московской консерваторией, семьей Э.Г. Гилельса – это документы, фотографии, личные вещи музыкантов. Наша гордость на этой выставке – витрина, посвященная Вану Клиберну, который, кстати, в свой последний приезд к нам просил, чтобы мы называли его Клиберном, а не Клайберном, поскольку, по его словам, как он был в России Клиберном, так и остался. В этой витрине мы демонстрируем письма, которые приходили на его имя во время первого Конкурса Чайковского и которые ему не вручили, а передали в наш музей. Помню, когда я только поступила сюда на работу, мне показали эту внушительную стопку, перевязанную бечевкой, – в ней было более сотни писем. Среди них я нашла и письмо Шостаковича Клиберну, и пришедшие на адрес Шостаковича (а он, как известно, был председателем оргкомитета конкурса) письма для Клиберна: с фотографиями, рисунками, словами восхищения – это потрясающий срез времени! Дмитрий Шостакович обращался в Министерство культуры СССР, чтобы все было передано Вану Клиберну, но этого тогда не произошло. И все же пианист получил эти письма. Мы сделали их электронные копии и во время прошлого конкурса, на который Ван Клиберн приезжал, вручили их ему в нашем музее. Он был растроган до слез.

Очень интересные материалы поступили из Фонда Е.В. Образцовой –  альбом, который во время четвертого конкурса начала выклеивать еще мама Елены Васильевны, потом она вела его сама, собирая все о Чайковском. Очень трогательно. Сохранилась оформленная ею заявка на конкурс и заметки, сделанные значительно позднее уже в качестве члена жюри (например, прямо на бланках Образцова потрясающе пишет о Хибле Герзмава). Мы показываем подобные заметки Мстислава Ростроповича и даже рукопись, в которой он разрабатывает условия конкурса виолончелистов. Мы выставили и громадный портрет Мстислава Ростроповича, на котором он в костюме французской академии «40 Бессмертных». Ольга и Елена Ростропович предоставили нам для экспонирования и кембриджскую мантию своего отца – мы поместили ее внутрь выставки, посвященной Чайковскому, рядом с его портретом в такой же мантии. Дело в том, что у Чайковского ее не было – видимо, он брал ее напрокат для церемонии получения звания доктора Кембриджского университета. Конечно, мы указываем, что и мантия, и академическая шапочка принадлежали Ростроповичу, но этот традиционный наряд за столетие не изменился. 

– Полина Ефимовна, что вам представляется самым важным в перспективе развития Дома-музея Чайковского?

– Важнейшие дела музея образуют очень большой комплекс. В частности, в прошлом году мы приобрели статус «музей-заповедник», приросли территориями, связанными с жизнью и деятельностью Чайковского в Клинском уезде. Это Демьяново, Фроловское (здесь была написана «Спящая красавица»), сейчас обустраивается Майданово: восстанавливается парк, в котором композитор гулял и где стоял дом, который он снимал. Расчищается территория, в пруды уже запустили лебедей, как это было при жизни Петра Ильича Чайковского…