Фестиваль «Хибла Герзмава приглашает…» переехал в Москву после тринадцатилетней прописки в Абхазии, где ежегодно проходил с неизменным успехом. Публика на ура принимала любые, к слову, довольно разнообразные инициативы своей знаменитой соотечественницы, благодаря которой в Пицунде выступили музыканты ранга Дениса Мацуева, Владимира Спивакова и Игоря Бутмана. Столичной аудитории певица предложила привычный для себя формат. Популярность Герзмавы – главной фигуры всех трех концертов – была призвана искупить отсутствие единой художественной концепции, а исполнение монументального Реквиема Верди – уравновесить некоторую легковесность остальной фестивальной программы: концерта-открытия под названием «Опера. Джаз. Блюз» и традиционно блистательного оперного гала в качестве закрытия.

Выбор Реквиема Верди перед началом концерта обосновал Святослав Бэлза, напомнивший, что премьера этого произведения состоялась ровно 140 лет назад. Впрочем, и без круглой даты Реквием с завидной регулярностью появляется в концертной афише и собирает залы: единственное крупное произведение композитора, созданное не в оперном жанре, притягивает театральностью и драматизмом, яркостью и экспрессивностью образов. На эту особенность вполне законно и делают ставку дирижеры, берущиеся за Реквием. Тот же посыл прослеживался и в данном исполнении: для участия в нем пригласили четвертку оперных певцов, активно занятых в вердиевском репертуаре. Помимо Герзмавы (ведущей Виолетты Музтеатра Станиславского), партии исполнили солисты Большого театра – меццо-сопрано Елена Манистина и бас Михаил Казаков, а также тенор Мариинского театра Евгений Акимов.

С первых же звуков оркестра и хора, произносящего тихую молитву Requem aeternam, стало понятно, что Сладковский и сам увлекся идеей вердиевского театра, – с музыкой, казалось, открылся занавес, и погружение слушателей в иную реальность произошло мгновенно. С вступлением солистов в Kyrie eleison началось и само действие, которое, увы, вернуло с небес на землю. Вокальный ансамбль, подобранный столь тщательно, оказался хоть и сильным, но неоднородным, и впечатление общей несобранности, возникшее в первом же квартетном номере, лишь усиливалось по ходу Реквиема.

Высокий тенор Евгения Акимова – яркий, открытый и полетный – вполне сочетался с гладким басом Михаила Казакова. Однако оба певца пели будто бы не вполне Верди – однообразно надрывно и местами неряшливо, без вдумчивой детальной работы и при этом в какой-то очень русской манере, заставлявшей вспомнить, скорее, о Юродивом и Борисе Годунове, чем о героях Верди. Хибла Герзмава и Елена Манистина в противовес им составляли дуэт истинно вердиевских героинь. Особенно сочной и наполненной жизнью получилась партия меццо-сопрано. Перед публикой Большого зала стояла то великолепная Амнерис, то предрекающая скорую гибель Ульрика, то страдающая Азучена – все эти нюансы, взятые из своих сценических ролей, Елена Манистина преподнесла уверенно и свободно, ни разу не заставив усомниться в правильности такого подхода. Но внутри всего квартета взаимодействие не складывалось, а потому по-настоящему динамичными и сохраняющими нерв в конечном итоге были лишь «женские сцены» – «мужские» воспринимались как неинформативные интермедии.

Обидно, что и работа с оркестром и хором маэстро Сладковского, начавшаяся столь многообещающе, шла по нисходящей. Наиболее эффектная и детально разработанная картина страшного суда в Dies Irae свелась с громыхающим ударным, обезумевшим фанфарам, диким посвистам нагаек и плетей и заглушающими все на свете тутти. Противопоставить же этому оркестровому разгулу оказалось нечего – другие оттенки и смыслы приходилось лишь угадывать в знакомой музыке. Послушный и вышколенный оркестр, с которым дирижер, очевидно, провел немало репетиций, прилежно играл все, что от него требовалось, в нужных темпах и с правильной динамикой, но вот дирижерской воли хватило лишь на тренировки, а для подлинной драмы не осталось сил.

Иногда казалось, что Сладковский даже и намеренно сдерживает широкое дыхание в лирических эпизодах, таких как, например, Lacrymosa, хотя медленный темп и тихое звучание вовсе не требовали отказа от эмоциональной составляющей и уж тем более от выразительной фразировки. Создание комфортного аккомпанемента для певцов – дело похвальное, но в данном случае оно играло против музыкальной драматургии целого, в котором, начиная с номера Sanctus – полифонической композиции, воспевающей пафос созидания и торжество божественной воли, полностью была утрачена единая нить развития, и дальше Реквием шел уже по накатанной колее – предсказуемо и усредненно. Не спас положение и финал, в котором, словно специально для Хиблы Герзмавы, композитор отвел ведущую роль именно исполнительнице партии сопрано. К масштабному эпилогу слушатель драматургически оказался не подготовлен, потому страстный речитатив певицы не достиг цели. Катарсиса не случилось, и происходящее окончательно утратило магию, став просто еще одним рядовым исполнением Реквиема Верди к очередной круглой дате.

Фото О. Черноуса