– Элисо Константиновна, как возникла идея фестиваля в Кургане? Как составлялась его программа?

– Инициатива была не моя, и я не ожидала, что она примет такой размах. Хотя для Кургана это, наверное, хорошо. Само место для меня не такое уж неожиданное – здесь свои традиции, прекрасная филармония во главе с Сергеем Потаповым, который сам музыкант замечательный и делает все, чтобы уровень концертов в Кургане был достойным. Я бывала здесь несколько раз, но только в последние годы, в советское время не довелось.

– Верно ли, что это первый фестиваль, связанный с вашим именем?

– Да – в России, а есть еще фестиваль в Грузии, в Телави. В свое время мы его организовали с Наталией Гутман и Олегом Каганом, потом его долго не было. В 2010 году он возобновился и сейчас проходит уже в шестой раз. Есть даже фестивальный оркестр, состоящий из участников камерных концертов. За эти годы им дирижировали Анатолий Левин, Андрес Мустонен, Ариэль Цукерман. А на фестивали прежних лет приезжали Товий Лифшиц с Латвийским камерным оркестром, Саулюс Сондецкис с Литовским камерным, Квартет Бородина в старом составе. Уже не говоря о моих друзьях, которые приезжают до сих пор, в первую очередь Эдуард Бруннер и Наталия Гутман.

– Вам интереснее играть с проверенными партнерами, которых вы знаете много лет, или с новыми?

– Наталия Гутман – самая длительная моя партнерша по камерной музыке, и мне всегда с ней интересно, сколько бы раз мы ни играли. Мне интересно играть и с молодыми коллективами – иногда даже больше, чем с устоявшимися составами. Как, скажем, недавно возникший Квартет имени Ойстраха, который только в начале пути. Они на все реагируют очень свежо, это не рутинное представление о том, как должна звучать музыка. О дирижерах сказать труднее. Я недавно играла с Аланом Бурибаевым, главным дирижером Национального оркестра Ирландии. Мы играли второй раз, и мне было очень приятно с ним сотрудничать. Тут не только профессиональные качества важны, а еще и человеческая совместимость, когда вы на сцене вместе.

– Много ли у вас сейчас концертов?

– Не могу сказать, что езжу по России мало. Концертов много, я их не считаю. У меня очень интенсивная педагогическая деятельность, и выступлений порой вдвое-втрое больше, чем раньше, потому что очень тесно друг с другом связаны концерты, переезды, преподавание… Например, чтобы приехать в Курган, мне пришлось лететь из Дублина в Мюнхен, в ту же ночь из Мюнхена в Москву и из Москвы в Курган. И в тот же день дать сольный концерт.

– Можно ли после такого перелета найти место творчеству, вдохновению?

– Можно. Я не хочу сказать, будто могу судить о своем вдохновении сама, но если я не готова выйти на сцену, то и не должна этого делать. Психологический настрой имеет очень большое значение. Вы можете иметь две недели свободных и не настроиться на концерт. И наоборот.

– Был ли вам интересен последний Конкурс Чайковского?

– Совершенно неинтересен, и я считаю катастрофой то, что с ним происходит. Я не была в Москве в это время, мне показывали записи мои студенты. Благодаря каналу Medici вполне можно судить о том, что происходило. Сам по себе уровень трансляции был колоссальным, но меня удивляли комментарии, которые это сопровождали, их невозможно было слушать. Почему, например, наши бывшие соотечественники, хорошо говорящие по-русски, говорят по-английски через переводчика, если уж приехали в Россию? И почему выступления комментируют некомпетентные люди? Было бы нечестно с моей стороны говорить о том, кто как играл, я мало кого слушала. Но то, что я слышала на финале, было большим разочарованием.

– В 2002 году вы были членом жюри Конкурса Чайковского и не подписали итоговый протокол. Тем не менее Владимир Крайнев, возглавлявший жюри, именно вас приводил в пример как принципиального судью, не делающего скидок своим ученикам…

– Тот конкурс был злосчастным для меня, я стала довольно популярной из-за того, что не подписала протокол, но, поверьте, это не потому, что мне хотелось каким-то образом выделиться, я таких афронтов не делаю. Но я счастлива, что после этого столкновения мы с Володей остались добрыми друзьями. То, что сегодня его нет с нами, колоссальная потеря, которую невозможно возместить.

– Конкурсы сегодня – это конвейер или место для творчества на них все же остается? Так, вы назвали Конкурс имени Клиберна «коммерческой авантюрой», но очень хорошо отзывались о Вадиме Холоденко, который его выиграл.

– Да, я счастлива, что такой пианист победил, как я счастлива была в свое время, что этот конкурс выиграл совершенно не конкурсный пианист Раду Лупу. Бывают вдруг такие необязательные закономерности, когда выигрывает достойный. Не то чтобы я себя считала эталонным членом жюри, но мне всегда интересны исполнители, которым есть что сказать слушателю, и при этом они высокопрофессиональны. Бывают исполнители, которые вроде бы хорошо умеют говорить с публикой, они даже фамильярны с ней, но непрофессиональны. Когда таких пианистов или скрипачей поддерживает жюри, я категорически против.

– Выделяете ли вы кого-то из зрелых пианистов нашего времени? Как вы относитесь к Григорию Соколову?

– Я его мало слушала, а по записи судить трудно. Однако Соколов вызывает у меня колоссальное уважение. Он совершенно не коммерческий пианист, который может каким-то образом, как я говорила, заигрывать с аудиторией. И то, что он имеет такой успех, очень отрадно. Я всегда готова слушать Раду Лупу: по сравнению с самим собой он может играть хуже или лучше, но мне всегда интересно, как он играет и что думает о музыке.

– Ваша бабушка, она же ваша первая учительница, была ученицей знаменитой Анны Есиповой, у которой учился в том числе сам Прокофьев. Знание об этом было для вас абстрактным или вы чувствовали эту связь?

– Как же я могла ее не чувствовать, если бабушка на каждом уроке рассказывала о ней! Годы, которые бабушка провела в Петербурге, для нее были самыми счастливыми. Когда я в первый раз приехала в Ленинград в 1963 году, после Конкурса Чайковского, у меня было ощущение, что я приехала в город моей бабушки. Когда она поступала в Петербургскую консерваторию, экзамены принимали Римский-Корсаков и Глазунов, у которых она получила пять с плюсом за читку с листа и транспорт. Естественно, она безумно гордилась, поэтому даже эти композиторы были где-то рядом для меня. Прокофьева, правда, бабушка не встречала – когда он учился у Есиповой, она уже уехала из Петербурга.

– Вам интереснее добавлять новые сочинения к репертуару или углубляться в те, которые вы играете давно?

– Я страстно стараюсь играть что-то новое и надеюсь еще некоторые произведения сыграть. Какие – секрет. Из недавнего: я не играла раньше «Бурлеску» Штрауса, не играла Второй концерт Листа, и даже Первый оказался для меня сравнительно новым – они безумно популярны, но в мой репертуар вошли достаточно поздно. Недавно я сыграла и два концерта Мендельсона, которые пианисты еще в детстве играют.

– Вы прилетели в Курган из Мюнхена, где много лет преподавали, но сейчас уже не работаете там?

– Да, остаться там у меня была возможность, но мне интереснее во Флоренции – в Школе музыки Фьезоле – и в Москве, где у меня в консерватории очень большая нагрузка. Еще у меня уже второй год был мастер-класс в Кирисиме, это юг Японии. Я обожаю Японию и всегда там себя хорошо чувствую, несмотря на бешеную нагрузку. На мастер-классах никаких скидок молодым не делаю, занимаюсь с ними так, как со своими студентами, которые у меня не первый год учатся.

– Что вы можете сказать о культурном уровне нынешних студентов? Владимир Крайнев, например, очень сетовал на его падение.

– Среди нынешних молодых людей есть очень разные, и они всегда были разными. Сетовать на то, что именно сегодня невысок их культурный уровень, я не могу, потому что сегодня другое время: каждый студент в России хочет выживать, в том числе финансово. Эти прыжки с одного конкурса на другой, о чем я много раз говорила и буду говорить, – не от хорошей жизни.

– Говоря о фортепианном искусстве, трудно обойти Китай, где игре на фортепиано, по недавним данным, учится 50 миллионов детей. В этом больше плюсов или минусов?

– Это намного лучше, чем если бы миллионы занимались не совсем благими вещами, скажем так. А насколько это хорошо для музыки – будет видно и слышно позже. Тот же Ланг Ланг, у которого бешеный успех и колоссальная карьера, сегодня уже не так интересен, как был, когда начинал. Он сам себе, по-моему, уже не так интересен, оттого так и играет. Но берут они не столько техникой, сколько – не надо забывать – талантом. Если есть талант, неважно, с Востока он или с Запада.

– Помимо фестиваля в Телави, есть ли у вас постоянная связь с Грузией? В каком состоянии сегодня Тбилисская консерватория, есть ли кому преподавать и кому учиться?

– К сожалению, такой связи нет, у меня не так много времени. В консерватории есть очень талантливые ребята и педагоги, может быть, не очень известные, но они полностью посвящают себя студентам, и те их обожают. Да, многие уезжают, но откуда не уезжают? Я это поощряю, надо поездить и послушать других, узнать мир. Чтобы лучше понять, чего тебе хочется. Трудно возвращаться в страну, у которой такие большие проблемы. Это касается и России. Колоссальное упущение государства – недостаточно давать денег на культуру: это неблагодарная тема, она не дает плодов сразу. В свое время в Финляндии была сформулирована государственная задача – финансировать музыкальное образование. А сегодня из этой маленькой страны выросло такое количество исполнителей, композиторов! И наше государство должно понимать, что, если нет такой помощи, не надо упрекать молодых за то, что они уезжают и не возвращаются.

– При этом Конкурс Чайковского финансировался весьма серьезно.

– Я в ужасе от этого. Сколько на эти деньги можно было бы сделать для музыкальных школ! Уже не говорю о том, чтобы создать постоянно действующий фонд в поддержку молодых музыкантов (в консерватории стипендия – 3 000 рублей).

– В одном интервью вы сказали, что собираетесь много читать, когда выйдете на пенсию. Пока этого не предвидится?

– Пока нет, но надежда умирает последней. (Смеется.) Надеюсь, у меня еще хватит сил читать, когда я выйду на пенсию! 

На фото Э. Вирсаладзе. Фото Николая Пушилина