Скорее всего, он у нас в искусстве все-таки есть, постмодернизм. Потому что куда ни ткнись: в живопись, литературу, кино, театр или музыку – всюду обнаружишь постмодернистов. Добавьте еще большое количество всевозможных работ, статей и исследований, убедительно доказывающих и подтверждающих сей отрадный и передовой для нашей культуры факт. Да и тексты эти принадлежат перу аналитиков серьезных и глубоких, которых ценю и уважаю. Впрочем, и сам, нередко обращаясь к творчеству разных отечественных авторов, с видимым удовольствием и чувством исполненного долга нахожу в их опусах глубокомудрие игры постмодернистскими смыслами, стилями, концепциями и цитатами. Нахождение это доставляет не только радость несказанную, но и гордостью переполняет, что вот, мол, и мы ничем никого не хуже, вот, мол, и мы в ногу со временем, а может, даже и на шажок впереди него.

Видимо, человек – та же история, и многое он, как и история, не может объяснить в себе самом. Например, история и по сей день так и не дала мало-мальски вразумительного ответа, почему, допустим, в первом тысячелетии до н.э. греки, персы, индийцы совершают мощный исторический прорыв, в то время как великие цивилизации Египта или Месопотамии остаются на обочине этого процесса? Или отчего именно в Испании в период всеевропейского возрождения и обновления не случилось хотя бы небольшого технического или научного открытия? Или как так вышло, что в передовой Англии ХIХ века отсутствуют значимые для музыкальной традиции выдающиеся композиторские имена? Это все в продолжение того, что если даже история не в состоянии ответить самой себе, то человеку, тем паче, еще большего в себе не объяснить. Потому что, как известно, понять и объяснить – вещи разные. Так что весь последующий пафос – это, прежде всего, пафос, повернутый в свой собственный адрес.

Начну с вопроса сакраментального и много уже лет себе задаваемого: если и у нас ныне постмодернизм, означает ли это, что и у нас был свой модернизм, по завершении которого и начался этот самый «пост»? А если был, то, выходит, я его, этот отечественный модернизм, каким-то странным образом прошляпил. Дабы не случилось терминологической путаницы со словом «модернизм», в данном случае подразумеваю радикальные тенденции послевоенного авангарда. Когда – и хотя, кажется, я это уже писал, все одно, повторю еще раз, – когда искусство отказалось, наконец, от всяких социальных, идеологических и просветительских функций, освободившись от любых внешних да и внутренних прикладных факторов. Когда искусство стало делом исключительно мысли, изобретательности, языка и структуры. Когда любое в нем высказывание носило нейтральный характер и приобретало лишь явление вербального или невербального языка, и потому само искусство все более относилось к единству языка, мысли и структуры, но никак не к единству отражения, представления, познания, жизненной практики, истории или характеристичности. Проявлялось это, прежде всего, в неуклонном освобождении от метафизического контекста и конкретной работе с предметом искусства: звуком, ритмом, цветом, холстом, словом, фонемой и т.п. Смысл же этого предмета определялся чисто структуралистически – как момент извлечения и обособления от всякого значимого и ценностного культурного пространства. И вот сколько бы ни изучал это вопрос, сколько бы ни пытался даже за уши притянуть хотя бы что-то в нашем искусстве к этому авангардно-модернистскому переосмыслению, ничего не получалось! Никак не тянуло оно, наше искусство, на эту сверхрадикальную переоценку.

У нас ведь, вроде, не было такого, чтобы «порождающие формулы искусства» утверждали самодовлеющий характер знаковых систем, не подразумевающих никаких прочих содержаний, кроме самих себя, как не было и того, чтобы целенаправленно исключались любые знаковые модели, не соотнесенные с чистотой структурной мысли и изобретательности. Высшей целью, благом и основоположением нашего искусства – даже когда наши мастера использовали авангардные техники и системы – оставалось равнение на содержание и представление. (То есть если задастся вопросом, а существовал ли у нас в том абсолютном виде, каковым был авангард, допустим, Булеза и Штокхаузена, то ответ скорее «нет», чем «да».) Собственно, таковым оно пребывает и сегодня.

Но если в нашем искусстве по-настоящему так и не было авангарда, если мы так и не прошли собственный этап модернизма, то можно ли всерьез рассуждать о нашем постмодернизме? О том рассуждать, что должно было наступить после того, чего у нас не существовало? Или же это нечто вроде скачка из феодализма в постиндустриальное общество?..

Выражусь яснее: отечественный постмодернизм в определенной мере можно уподобить трем формулам кантовского категорического императива, примененным, правда, в обратном порядке. Если у Канта начальная формула гласит, что «нравственное законодательство должно быть всеобщим», а в срединной провозглашается, что «каждое разумное существо есть цель в себе и может в нравственном отношении только таким законам подчиняться, которые происходят от его собственной воли», то третья синтезирует и подытоживает две первые, свидетельствуя об идее «воли каждого разумного существа как всеобще-законодательной воли».

Наш же постмодернист вначале собственное понимание постмодернизма принимает за всеобщий постмодернистский закон, далее это понимание приобретает характер «цели в себе», якобы с подчинением общему, наконец понимание это прочно закрепляется в нем как единственно истинное и всеобщее. Из-за этой, как кажется, изначальной путаницы так и не осуществляется постмодернистская «красота броска», в котором только и преодолевается порог феноменального бытия и который возможен лишь в результате радикального разрыва с собственной гносеологией. Наверное, поэтому наш постмодернизм – вот уже снова говорю о нем так, будто он у нас безапелляционно есть! – все еще остается постмодернизмом локального значения, не способным проникнуть по ту сторону национального сознания и национальных самоидентификаций, где единственно и возможно, где единственно и возникает структура транссубъективного письма, мира, бытия и реальности.

Возможно, мы все время упускаем этот, фактически, нонсенс нашей культуры – отсутствие в ней авангардного, модернистского этапа, – когда бесстрашно бросаемся в научные рассуждения о месте постмодернизма в творчестве отечественных композиторов, художников, писателей, поэтов, режиссеров театра и кино, когда приходим к неким обобщающим умозаключениям о роли и значении наших авторов в развитии постмодернистских тенденций и специфик. С другой стороны, если отбросить в сторону все эти европейские интеллектуальные заморочки и вспомнить, что по дзэн-буддизму все в мире проистекает из Пустоты, то вполне можно допустить, что и наш постмодернизм возник из этой самой Пустоты, и, значит, пока еще можно не волноваться, что он таким же пустым и пребывает.

P.S.: Перечитал написанное. Но так и не уяснил: ерничанье это или всерьез? Провокация или приглашение к размышлению? Ну чем не постмодернистская ситуация (хотя бы для самого себя)?..