— С недавних пор вы командор ордена Британской империи: что значит для вас эта награда?

— Это, конечно, большая честь. Я канадец, но живу в Великобритании уже тридцать восемь лет и все это время чувствую себя частью британской музыкальной жизни. Теперь там и моя семья, мы живем на юге Лондона, поэтому Англия – мой дом, в том числе и музыкальный. Я счастлив, что мою работу считают нужным отметить, это очень приятно.

— Вы впервые поете «Лира»?

— Да. Многие годы, с тех пор, как эту роль исполнил Дитрих Фишер-Дискау, я рассматривал ее как одну из партий, которая могла бы мне подойти. Хотя и не знал, спою ли ее – оркестр огромный, опера длинная, но написана с большим вниманием к певцам: самые громкие фрагменты отданы только оркестру, петь в это время не надо. Тем не менее роль требует от тебя многого, особенно по части отношений героя с его родными и со смертью: не то чтобы эта тема слишком часто приходила мне в голову, но уходит поколение моих родителей, уходят многие коллеги, которых я уважал, поэтому происходящее в «Лире» мне так или иначе близко…

— Прежде вы говорили, что вряд ли возьметесь за «Воццека» – он слишком труден для голоса. Казалось бы, «Лира» петь не легче?

— Вы правы, меня не раз просили спеть «Воццека», но «Лир» – очень редкая опера, ставят ее нечасто, тогда как «Воццека» хорошо знают во всем мире. Поэтому возможность спеть Лира для меня во многом привлекательнее. Не могу сказать, что меня не привлекал Воццек – это великая роль, и на несколько лет я еще не закрыл для себя такую возможность, пока голос позволяет. Хотя и трудно говорить об этом накануне премьеры «Лира», работа над которым заняла полгода жизни: выучить партию, освоить стиль очень сложно, очень! Спев «Лира», я отчасти отдал должное и «Воццеку».

После «Лира» я всей душой надеюсь вернуться к более лирическому репертуару. Не то чтобы «Воццеку» не хватает лирики, нет, эта опера требует лирики, страсти, сердечности. Как и «Лир», собственно. Кстати, здесь «Воццека» отлично поставили – чудесный состав, прекрасный музыкальный руководитель маэстро Юровский. Я был бы рад участвовать именно в таком «Воццеке», где настолько удачно бы совпали все элементы. Но такая роль появится на моем горизонте, когда я буду готов к ней. А сейчас собираюсь немного пересмотреть свой репертуар – такие партии, как Скарпиа или Яго, для меня на ближайшие годы важнее всего.

— Вы неоднократно работали с Владимиром Юровским, с ним состоялся ваш единственный концерт в Москве в 2008-м. Давно ли вам доводилось выступать вместе?

— Да, хотя встречались мы по-прежнему часто, в первую очередь в Глайндборне. А выступать уже несколько лет не доводилось, хотя я очень этого жду. Впрочем, в 2014 году мы исполняли «Волшебный рог мальчика» с Юровским и Камерным оркестром Европы, это был чудесный тур. Что мне нравится в его манере дирижирования: не только великолепная подготовленность и абсолютное знание партитуры, но и острое ощущение связи между исполняемой музыкой и событиями наших дней. Это очень помогает!

— Готовя партию Лира, вы слушали или смотрели другие записи оперы?

— Да, я слушал в основном запись гамбургской постановки, где дирижирует Симона Янг. Затем долго работал над ролью самостоятельно и позже вернулся к DVD со спектаклем Фишера-Дискау, пытаясь прочувствовать его трактовку: композитор считал ее самой близкой своему замыслу и был очень доволен постановкой. Тем сильнее мне хотелось в нее погрузиться, пройти с героями их путь. Я не так хорошо знаком с подобной музыкой, чтобы оценить исполнение с точки зрения следования партитуре, но сама суть сочинения, его драматизм переданы великолепно, я был счастлив, пока смотрел спектакль. После двух-трех раз продолжал работать над ролью уже сам по себе, тем более что наша постановка абсолютно другая.

— У вас были споры с режиссером?

— Сегодня у режиссеров столько возможностей выразить все, что они хотят!.. Сцена – особенно если речь об огромной сцене Скального манежа, которую можно использовать как угодно, – свет, костюмы, наконец полная свобода в том, как выстроить отношения между персонажами, что мне и кажется наиболее важным. Если отношения выстроены ясно и следуют за тем, что написано в нотах, это главное. Я уважаю режиссера, который говорит: «Здесь музыка говорит о том-то, и я хотел бы показать это на сцене». А наш режиссер Саймон Стоун к музыке исключительно восприимчив, он выстраивает отношения героев и пути их развития исходя из того, что слышит в музыке.

— Фестиваль вновь возглавил Маркус Хинтерхойзер – что вы скажете о составленной им программе?

— Она великолепна. Опер не стало больше, зато сколько среди них тех, что написаны за последние сто лет, – «Воццек», «Лир», «Леди Макбет Мценского уезда»! Более традиционную линию продолжают «Аида», «Милосердие Тита», чудесная постановка «Ариоданта» – копродукция с весенним фестивалем. Кроме того, в начале Джон Элиот Гардинер представил три оперы Монтеверди, а в конце выступает Саймон Рэттл с «берлинскими филармониками»; то есть и репертуар очень широк, и силы привлечены самые лучшие. Не говоря уже о пианистах, среди которых и сам Маркус, и Мицуко Учида, и многие другие, так непохожие друг на друга. И я вижу, как воодушевлена публика.

— Помимо сочинения Кайи Саариахо True Fire для оркестра, хора и баритона, исполняли ли вы премьеры за последние годы?

— Да, я пел сочинение еще одного финского композитора, Эйноюхани Раутаваары, тоже цикл для голоса с оркестром, есть редакция и для голоса с фортепиано. Называется «Рубайят»: пять песен с четырьмя интерлюдиями. Очень личное высказывание о его собственной жизни. Эти стихи Омара Хайяма он впервые прочел в Нью-Йорке еще в 1949 году, был под большим впечатлением, но написал сочинение только четыре года назад, когда ему было 85. Год назад я его записал для лейбла Ondine, сочинение Саариахо тоже скоро будет записано с концерта в Хельсинки, в декабре. Не так давно пел «Сюиту на слова Микеланджело Буонарроти» и «Романсы на стихи английских поэтов» Шостаковича – для меня это тоже были премьеры, я бы сказал, важный этап. До Четырнадцатой симфонии руки пока не дошли.

— Надеюсь, однажды вы все-таки ее споете.

— Да, это часть моего плана. Было очень интересно спеть «Романсы на стихи английских поэтов» по-английски, а «Сюиту на слова Микеланджело» – с оригинальным итальянским текстом, хотя Шостакович пользовался русским переводом. Конечно, петь не те слова, которые имел в виду Шостакович, – компромисс, но иначе эта музыка понятна только русскоговорящей аудитории; мне же хотелось расширить круг тех, кому она была бы доступна. А по-итальянски я пою гораздо лучше, чем по-русски. (Смеется.) Скоро мне предстоит тур по Северной Америке, где я пою Рахманинова, с которым впервые встречусь так близко. В этом году – сто лет русской революции, и мне хотелось предложить американцам что-то связанное с этой темой. Чудесная, романтичная музыка, а для меня отличная возможность спеть на русском и, возможно, немного его улучшить.  Думаю, это кстати и для моего голоса.

— Сочинение Саариахо вы исполняли с Густаво Дудамелем – в свое время его имя было у всех на устах, сейчас чуть меньше. Как вы относитесь к нему и его дирижерской манере?

— Он очень страстная личность! Все, что касается эмоциональной стороны музыки, – его конек. А еще он солнечный человек, притом что сочинение, которое мы исполняли, весьма мрачное, темное. Я был счастлив работать одновременно с одним из своих любимых композиторов и дирижером, который так заражает и вдохновляет тебя. Сочинение написано очень ясно, для дирижера оно нетрудно, но Дудамель сделал его необыкновенно красочным – довольны остались все.

— Ваше выступление в России так и осталось единственным?

— Я больше не приезжал, и это ужасно! Очень хочу, меня приглашают, но всегда слишком поздно, когда расписание уже составлено. Я понимаю, что это особенность России, но приходится выбирать. Когда возникают интересные проекты в опере, которых ждешь годами, я вынужден пропускать концерты с оркестром, хотя люблю их не меньше.

— Вы по-прежнему с успехом выпускаете не просто сборники песен или записи концертов, но концептуальные альбомы, как в случае с песнями Листа или Сибелиуса.

— Стараюсь! Последний мой диск – вокальные сочинения Сибелиуса в оркестровке Раутаваары. Это чудесно – крупный лирический репертуар, который дает твоему голосу воспарить и в то же время оставаться под контролем. Хотя сегодня очень трудно выпустить диск, который бы тебе хотелось. На Spotify или Apple Music можно послушать что угодно, к тому же люди слушают больше отдельные треки, а не альбомы. Но если на диске есть популярная песня, ее послушают, а за ней, может быть, и остальные, менее известные. Я-то всегда рад предложить интересную программу и хочу записать еще Шуберта; не уверен насчет «Прекрасной мельничихи», «Зимний путь» уже записан, а «Лебединую песню» – обязательно, только надо придумать, чем ее дополнить. Лучше всего еще чьи-нибудь последние песни, например, «Четыре строгих напева» Брамса или поздние песни Эйслера. Что-нибудь, что подойдет Шуберту. И мне.

— Ваш репертуар в опере очень широк, приходится быстро переключаться: самым трудным таким прыжком вы называли переход от Ганса Сакса к Дон Жуану. С тех пор подобные скачки еще были?

— Скоро мне такой предстоит – от Лира к Мефистофелю! Я ведь собираюсь петь «Осуждение Фауста». И тем важнее для меня после «Лира» выступить с программой романтических песен, дать голосу отдых. А потом будет прыжок от «Осуждения Фауста» Берлиоза к «Лисичке-плутовке» Яначека, перерыв только две недели. Но меня это очень радует. «Лисичку» мы будем делать в полуконцертном исполнении с Саймоном Рэттлом и Питером Селларсом, я пою Лесничего. Очень люблю это сочинение, мы поем его по-чешски, учить приходится долго, но это хороший язык для пения, а уж какая музыка! Очень... чешская. (Смеется.) Меня также ждет «Парсифаль» в Баден-Бадене, песни Шуберта с оркестром, турне по Северной Америке, а затем творческий отпуск на все лето. Потом начнется сезон, посвященный «Отелло», несколько разных постановок. Я участвовал в концертном исполнении этой оперы с сэром Колином Дэвисом в 2010 году и хорошо выучил партию Яго, но сейчас мой голос лучше готов к ней. Новых планов насчет Зальцбурга у меня пока нет, здесь тоже не слишком торопятся с планированием, как и у вас. На «Лира» меня позвали только за два года, для оперного мира это поздно.

На фото Дж. Финли (Лир)

Фото Thomas Aurin