Всем известно происхождение термина «культурология», впервые примененного немецким философом В. Освальдом в 1915 году. С тех далеких времен идет драматичный, но не лишенный и комических черт процесс самоидентификации науки и принятия, а более – отвержения ее уже существующим научным сообществом. Этот процесс далек от завершения, о чем свидетельствуют страстные споры на специальных научных форумах.

На Западе термин «культурология» изгнан из научного обихода: наука есть, а слова нет. У нас же разворачивается свой сюжет.

Замечательное определение официального статуса культурологии дает один из ведущих отечественных теоретиков культуры А.Я. Флиер («Культурология для культурологов…»): «В 1992 году, когда из вузовских программ была убрана марксистская теория, на культурологию обратили внимание как на дисциплину, способную заменить исторический материализм. От культурологии ожидали, что по содержанию она станет «общей теорией всего», то есть безграничным по своему размаху обществоведением». Он же далее защищает дисциплину от обвинений в посягательстве на чрезмерную всеохватность: «Культурология, наконец, локализовала объект и предмет своего познания на культуре».

Казалось бы, на этом можно поставить точку. Но культурология как наука о культуре не желает вписываться в предоставляемое ей прокрустово ложе. Ведь, по определению того же Флиера, к культуре относятся «любые виды и формы человеческой деятельности». Как заметила на одной из международных конференций руководитель программ Швейцарского управления по культуре, сотрудничеству и развитию Б.Д. Туруганова, «может быть, как раз это и есть задача культурологии – не включать в себя все другие дисциплины, а взять на себя функции метанауки, производящей философско-методологический анализ того, что происходит в связанных с культурой дисциплинах».

Это прекрасное суждение, на наш взгляд, глубоко пессимистично. Ведь потребность в метанауке, или науке-синтезе, рождается в момент старческого бессилия, усталости и упадка некогда процветавшей культурной традиции. Метанаука, не претендуя на создание чего-то нового и даже не имея конкретного предмета исследования, должна все изучить, классифицировать, сформулировать общие законы, дабы сохранить гигантский культурный фонд человечества.

* * *

Предчувствие формирования такой культурной ситуации, в которой появление синтезирующей метанауки оказывается необходимым, гениально выражено в романе Г. Гессе «Игра в бисер». Не прибегая к термину «культурология» и даже не говоря о науке, Гессе придумывает такой фантастический способ деятельности ученых, который в форме интеллектуальной игры позволяет совместить все со всем, доказать тот внешне парадоксальный факт, что математическая формула, тема фуги Баха, стихотворение средневекового китайского поэта и современное архитектурное сооружение имеют общие закономерности строения, а значит, и общие глубинные смыслы. Гессе намеренно не описывает правила игры подробно, однако отдельные высказывания позволяют уловить ее семиотическую сущность: «Правила, язык знаков и грамматик Игры представляет собой некую разновидность высокоразвитого тайного языка, в котором участвуют самые разные науки и искусства, но прежде всего математика и музыка (или музыковедение), и который способен выразить и соотнести содержание и выводы чуть ли не всех наук. Игра в бисер – это, таким образом, игра со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры, она играет ими примерно так, как во времена расцвета искусств живописец играл красками своей палитры».

Любой культурологический трактат сегодня – это междисциплинарный дискурс, устанавливающий связи между различными видами и формами культурной деятельности человека, расшифровка культурных кодов, перекидывающих мост от прошлого к современности. Иначе говоря, сознательно или невольно культуролог предлагает свою партию Игры в бисер, то есть такой акт, философско-теоретический потенциал которого практически безграничен, а практическая польза, как от всякой игры, внешне стремится к нулю, что не может не раздражать позитивистски мыслящих ученых. Игра есть игра: от нее всегда беспокойство, раздражение, даже материальный урон, однако, не играя, человек не может не только развить и отточить свой интеллект, но и выстроить отношения с миром.

Если представить Игру в бисер как метафору культурологии, то можно ли выстроить такую партию игры, где культурология будет основным мотивом, предметом рефлексии и предписанной ее же правилами медитации? Что в мире культуры столь же велико и многозначно, как сама Игра, и может быть с ней сопоставлено?

Следовало бы исходить из определения культуры. Как правило, мы объединяем в это понятие все формы практического опыта человечества, искусства и философии в самом широком смысле этих слов. Именно в совокупности этих видов деятельности человек проявляет себя как существо культурное, то есть отделенное от природного мира благодаря присущему ему интеллектуальному началу. Аналогичный взгляд на человека в многообразии его культурных проявлений дает инвариант классической симфонии – жанра, претендующего на всеохватность раскрытия проблемы взаимоотношения человека и мира.

* * *

Симфония состоит из четырех частей, каждая из которых наделена своей семантической нагрузкой. I часть – homo agens – человек действующий, II часть – homo sapiens – человек мыслящий, III часть – homo ludens – человек играющий, и IV часть – homo communicus – человек общающийся. Рассмотрим содержание частей симфонии с точки зрения культурологических составляющих.

Homo agens – метафора всей практической деятельности человека. Это прикладная наука, определяющая уровень цивилизации, развитие ремесел и эмпирического постижения мира, демонстрация человека в историческом контексте. Ключевым понятием здесь оказывается деятельность, или действие, что подразумевает наличие внутреннего конфликта, драматизм, агоническое начало. Неслучайно в музыке первая часть симфонии пишется в сонатной форме, в которой обязательно наличествует конфликт и взаимодействие двух контрастных образных сфер. В культурологическом аспекте это основной конфликт цивилизации: борьба природы и культуры, хаоса и порядка, органики и интеллекта. Прикладная наука и ремесла решают важнейшую культурную задачу: изучить законы и возможности природных явлений и извлечь из них практическую пользу для человечества, обратить их человеку во благо, вести его по пути прогресса. В музыке конфликт раскрывается через мотивную драматургию, в истории – через драму миропреобразующих открытий. И в том, и в другом случае возникает спиралевидная структура, позволяющая в конце события взглянуть на его исходный момент с высоты иного расположения сил во Вселенной.

Вторая часть – homo sapiens – метафора чистого интеллекта. Драма действия сменяется процессом осмысления и философского созерцания. Неслучайно между I и II частями симфонии возникает темповый контраст: I – allegro, II – andante или adagio. Единой узаконенной формы здесь нет, как не может быть единого регламента для свободного развития мысли. Наиболее частая форма в инварианте симфонии – вариации, то есть структура, буквально воспроизводящая процесс неспешного развития основной мысли-тезиса. Однако нередко встречается и сонатная форма, но при медленном темпе. Аналогично (то есть по законам сонатной формы) построенный философский трактат будет соответствовать аристотелевым правилам риторики: в противовес тезису выдвигается антитеза, чтобы оттенить основную мысль, лирическое отступление позволяет переключить внимание, а потом вернуться к первоначальному положению на новом витке его осмысления. Таким образом, блок культуры, связанный с проблемами мировоззрения, миропонимания, философии, и по структурным, и по семантическим признакам соответствует II части симфонического цикла.

III часть цикла - homo ludens: к этой сфере культурной деятельности человека относится искусство, творческая деятельность. Принципиальное отличие художественного творчества от практической деятельности и философии в том, что в последних отсутствует элемент творения. «Научное творчество» – употребляемая, но неточная метафора, ибо ни ученый, ни мыслитель ничего не создают, а только открывают и осмысливают уже существующие в мире законы, природные явления. Попытки науки «преобразовать» природу либо приводят к катастрофическим последствиям, либо оказываются мнимым преобразованием, поскольку целенаправленно или случайно находятся такие природные свойства, которые ранее не были известны или просто не использовались. Искусство же является иллюзией подлинного творчества. Процесс создания художественного произведения воссоздает акт сотворения мира, но это именно игра в Творца, имитация Божественного акта. Художественное творчество – это бесчисленная комбинаторика выразительных средств, порождающих всякий раз иное Нечто, требующее рефлексии, интерпретации, постижения глубинного смысла. Так, в трех частях симфонии отражены практически все формы культурной деятельности человека.

Финал – homo communicus – по определению имеет значение объединяющее. Это и есть метафора культурологии как метанауки, формирующейся в конце грандиозного процесса как его завершающая фаза, как итог. Любые научные определения культурологии соответствуют этой трактовке. При таком понимании культурологии термин communicus прочитывается как человек «общающийся», или «общественный». Это соответствует пониманию семантики финала в наиболее ранних формах классического симфонизма, когда симфония как жанр была еще близка сюите и ее целостность постигалась не в процессе целенаправленного развития, а при симультанном осмыслении всех четырех взаимодополняющих частей.

Если же воспринимать культурологию как Игру в бисер, то есть как метанаукотворчество, рождение которого возможно и необходимо в «фельетонистическую эпоху» (термин Г. Гессе), то есть в эпоху заката собственно культуры, для меланхолического жонглирования, сопряжения и разрушения фрагментов грандиозного здания культуры прошлого (для «божественной забавы» потерявших способность к живому творчеству, обессиливших от переизбытка информации интеллектуалов), то communicus уже следует трактовать как «обобщающий», или «всеобщий». Такая трактовка ближе драматическому симфонизму бетховенского типа, в котором последовательность частей аналогична развертыванию четырехактной драмы, где развязка приходится, естественно, на финал. Так культурология завершает процесс развития европейской культуры, оказываясь, по существу, его высшим интеллектуальным достижением, не способным, однако, к самостоятельному развитию. Так же и симфония оказалась высшим и завершающим жанром в истории европейской классической музыки: ее дальнейшие жанровые трансформации вели по пути деструктуризации.