Для самого оркестра исполнение полного бетховенского симфонического цикла – событие нетривиальное, хотя уже достаточно «обкатанное»: под управлением Тилемана венцы сыграли его четырежды и даже записали на CD и DVD. Руководитель Дрезденской капеллы и Байротского фестиваля, обладатель фамильной коллекции предметов искусства и быта старинной эпохи, бывший ассистент Г. фон Караяна, признающий только «золотой фонд» национальной классики, в Европе Тилеман считается чуть ли не гуру австро-немецкой культуры XVIII – XIX веков. Впрочем, по части амбиций коллектив и дирижер ничуть друг другу не уступают. Оркестр ревностно оберегает свои традиции: это и отсутствие художественного руководителя, вместо которого музыканты путем демократического самоуправления решают все организационные и творческие вопросы, в том числе выбор дирижера и продолжительность сотрудничества с ним; и абсолютное преобладание мужчин (первые женщины-музыканты появились в оркестре лишь полтора десятка лет назад, а между тем оркестру в этом году исполнился 171 год), и консерватизм в исполнении, касающийся и самих инструментов – только здесь играют на особых венских валторнах, обладающих необыкновенно мягким и деликатным тембром. Наконец, стоит вспомнить о знаменитом традиционном Новогоднем концерте, телевизионная трансляция которого, как говорят, охватывает аудиторию в 50 миллионов человек.

Учитывая все эти обстоятельства, стоило ожидать если не чуда, то по крайней мере музыкального события, воспоминание о котором можно было бы лелеять с благоговением всю оставшуюся жизнь. Московские меломаны подготовились к нему основательно – несмотря на высочайшие цены на билеты, все четыре вечера Концертный зал им. Чайковского был практически полон, включая балконы второго яруса, – редчайший случай для филармонии. Симфонии были распределены не по хронологии, а по принципу «от центра к краям»: на первых двух вечерах прозвучали Четвертая, Пятая и Шестая, Седьмая соответственно, третий концерт включал в себя три первые, четвертый – две последние, логично подводя итог и нынешних гастролей Венского филармонического оркестра, и бетховенского творчества в целом Девятой симфонией.

Трудно было не поддаться праздничной атмосфере, царящей все эти дни в КЗЧ. Поток вдохновения захватывал, наверное, всех присутствующих: здесь было и преклонение перед знаменитым коллективом, и радость от приобщения к историческому действу, и, бесспорно, чистое наслаждение прекрасным звуком, с первых же нот густо заполняющим все пространство зала. Сразу стали очевидны разительные отличия оркестра от любых других, слышанных прежде: это и невероятно глубокие, наполненные и в то же время отчетливые контрабасы, образующие «фундамент» идеальной звуковой конструкции; это лишенные тяжеловесности, аристократически сдержанные медные духовые и ударные; это филигранные соло деревянных духовых, ясность каждой линии струнных и идеально сбалансированное целое – словно перед нами и не оркестр вовсе, а огромный ансамбль музыкантов, каждый из которых имеет свое лицо и бережно относится к общему результату.

Но за всем тем одного звучания, пусть даже и самого прекрасного, для рождения музыкального чуда недостаточно: нужно что-то большее, относящееся к сфере глубинных смыслов и содержания; то, что не всегда возможно выразить вербально, но тем не менее считывается любым слушателем вне зависимости от его уровня подготовки. Не сказать, чтобы «содержательный пласт» в этом исполнении отсутствовал: напротив, маэстро Тилеман довольно властно утверждал свое видение бетховенской музыки, очевидно, продуманное и давно отточенное (словно подчеркивая свои личные отношения с Бетховеном, все четыре вечера Кристиан Тилеман дирижировал без партитуры).

В его интерпретации Бетховен предстает энергичным, напористым, подчеркнуто-бескомпромиссным, лишенным рефлексий и каких-либо драматических экзальтаций, – этаким бравым солдатом Австрийской империи. Одно то, как дирижер приступил к исполнению Девятой симфонии, лихо запрыгнув на подиум и даже не дожидаясь, пока в зале установится тишина после перерыва, говорит о многом: по-видимому, все рассуждения о космогонических началах, воплощенных в одной из величайших партитур человечества, кажутся ему не стоящими внимания. В данном контексте вступление баритона со словами «О друзья, не надо этих звуков!.. Споем нечто более преисполненное радости!» приобретает довольно странный оттенок, словно речь идет не о выстраданной всей жизнью истине, не о высочайшем, очищенном состоянии души, а о том, что восхвалял хор из седьмой картины «Пиковой дамы»:

«Будем пить и веселиться!

Будем жизнию играть!

Юности не вечно длиться,

Старости не долго ждать!»

Что ж. В конце концов, радость у каждого своя.