В Петербурге с недавних пор очень любят Люку Дебарга. Старший коллега Люки – Давид Фрэ напомнил о том, что есть и другие французские пианисты. Вместе с ним можно назвать и известного сегодня Седрика Тибергьена, который в 2002 году предстал перед петербуржцами как «молодой и подающий большие надежды» музыкант. Приезжала и Брижит Анжерер – незадолго до смерти выступила с Борисом Березовским в Концертном зале Мариинского театра. Туда же периодически заглядывает с сольными концертами Пьер-Лоран Эмар. Составить по этим исполнителям картину французского пианизма XXI века можно, но лишь отчасти. Французы пластичны, театральны, остры в интонации, темпераменты в динамике и контрастах, никогда не занудны, хотя иногда и поверхностны, и все создают впечатление, будто только что вернулись с бала у короля-солнце, чтобы взахлеб рассказать об этом. При этом каждый из названных – абсолютный индивид с яркими чертами своего исполнительского стиля.

37-летний Давид Фрэ впервые выступил в Петербурге в 2012 году на фестивале камерного исполнительства «Серебряная лира»: он исполнял Баха, Моцарта и Бетховена, и его концерт стал одним из главных фестивальных событий. Шесть лет и для человека, и для пианиста – срок немалый. За это время многое может измениться – от внешности до манеры и способности видеть дальше и глубже. Сейчас те, кто слышал Давида тогда, ждали от него чего-то нового, каких-то звуковых интриг. Возможно, в нем стало чуть меньше спонтанности, чуть больше серьезности и углубленности. Однако с молодостью музыкант прощаться не желал, что всячески и демонстрировал в подчас нарочитой экстравагантности интонационного «жеста».

И в первый приезд, и теперь Давид Фрэ больше всего впечатлил интерпретацией Баха. Только в этот раз Бах звучал лишь в качестве двух бисов, которыми стали Сарабанда из Второй партиты и хоральная прелюдия Nun komm' der Heiden Heiland BWV 659 («Гряди, Спаситель народов, обетованный Сын Девы»). Возведенное в культ вслушивание в звук, любование им (еще один признак французского пианизма) плюс любовь к пиано и суггестивной кантилене позволяют Фрэ находить в баховской музыке правильные струны. При этом он не заглядывает в духовные глубины, оставаясь большей частью сознания на поверхности. И именно такое неглубокое, но вполне чувствительное касание струн и подкупало публику в его исполнении.

Основную программу Фрэ выстроил из Фантазии и Сонаты до минор Моцарта, его же Рондо ля минор и Сонаты № 22 Шуберта, которую представил абсолютно в моцартовском ключе. Эти сочинения объединяет то, что все они написаны в поздний период творчества. В Фантазии Моцарта слышатся обескураживающие откровения, распахивающие двери в будущее бесстрашными, бесконечно богатыми гармониями, в ней присутствует ритм, предвосхищающий бетховенские «темы судьбы» из Пятой симфонии и «Аппассионаты», а из финала Сонаты моцартианец Чайковский позаимствовал для танца принцессы Авроры, уколовшейся веретеном в его «Спящей красавице», вращающийся мотив как фигуру трагического прощания. 

Давид Фрэ приковал внимание с первых звуков, взятых на пиано, – своем любимом нюансе, заставляющем публику вслушиваться. Но злоупотребление одним динамическим оттенком – «таинственным шепотом» – гасило в невызвученности немало нот. Он пленял музыкальностью, нежной влюбленностью в звук, но обратной стороной этой влюбленности оказывалась содержательная пустота и «прохладная температура» исполнения.

Настроение, заданное в сонате Шуберта, с одной стороны, не мешало слушать хорошо известную музыку и слышать имеющиеся в ней моцартовские мотивы. Однако порхающее, неглубокое туше превращало моцартовское в псевдомоцартовское, опустошая Шуберта, лишая его той томительной романтической глубины, которую мы знаем по интерпретациям и Альфреда Бренделя, и Елизаветы Леонской, и много кого еще. В полной мере удалась Давиду Фрэ медленная часть сонаты, в которой пианист обострил контрасты, выстроив бездну между взрывчатыми роковыми аккордами и кантиленой тоски по несбывшемуся.