Неистовый маэстро

Филармонический концерт светлановского ГАСО под управлением Лазарева в БЗК был посвящен двум некруглым юбилеям – Александра Глазунова и Яна Сибелиуса (родившихся в одном и том же 1865 году), – за которыми между тем неофициально маячил и третий: 80 лет исполняется самому маэстро. Но, в отличие от давно почивших классиков, живых не принято чествовать заранее, а потому попытку Никиты Борисоглебского намекнуть на третий юбилей Лазарев пресек на корню.

Глазуновское отделение открылось малоизвестной увертюрой «Карнавал» – своего рода «нашим ответом» Берлиозу (с его оперой «Бенвенуто Челлини» и написанной на ее материале увертюрой «Римский карнавал»). Не успев взойти за пульт, маэстро дал вступление, с первых же тактов обрушив на зал цунамические волны сверхмощной энергетики, – не столько композиторской, сколько своей собственной. У Глазунова в этом сочинении музыка стремительная, эффектная и кипучая, но ее возбуждение выглядит несколько искусственным. Не то у Лазарева. Для него любое слишком и чересчур – родная стихия.

Вот в Концерте для скрипки с оркестром маэстро пришлось поумерить свой пыл: характер музыки такового не предполагал, да и оркестр в этом сочинении заведомо на вторых ролях, погоду в нем делает, прежде всего, солист. Борисоглебский сыграл великолепно, хотя полностью продемонстрировать свои качества не только виртуоза, но и по-настоящему глубокого музыканта ему было особенно негде.

Во втором отделении прозвучала Первая симфония финского классика. Теперь уже Лазарев не спешил начинать, выдержав почти минутную паузу. А затем мы услышали музыку, мало ассоциирующуюся со скандинавским менталитетом. Сдержанный трагизм партитуры Сибелиуса, лишь изредка заявляющий о себе в полный голос, у Лазарева буквально выплескивался, подобно извержению вулкана. Это был Сибелиус, помноженный на Чайковского и Малера. Да, аллюзии на этих композиторов (как, впрочем, и не только на них) ощутимы и у других интерпретаторов. Но Лазарев словно бы изменил Сибелиусу группу крови, заставив его не говорить – кричать на разрыв аорты. В Первой симфонии разверзались бездны, как в Шестой Чайковского, а в финале свершалась «полная гибель всерьез», как в Шестой Малера. Трагический масштаб партитуры был дирижером многократно укрупнен и усилен. Подобные «операции» с теми или иными симфониями подчас проделывал, и не всегда с «заранее обдуманным намерением», Артуро Тосканини (достаточно вспомнить хотя бы запись Сороковой Моцарта). Сегодня многие сочтут подобное пережитком эпохи романтического исполнительства. Что ж, пусть даже и так, но это было гениально. И те, кому посчастливилось присутствовать на концерте, едва ли его забудут.

Но, конечно, Лазарев не был бы собой, если бы не исполнил на бис… опять Глазунова: фрагмент из «Времен года». Да, это вполне симпатичная музыка, но после Сибелиуса, тем более – такого, она воспринималась примерно как клюквенный сок после элитного марочного вина.

ГАСО вновь показал себя идеальным партнером для Лазарева (в последние годы, помимо этого коллектива, выступающего еще только с РНМСО), готовым идти за ним, как за Вергилием, хоть в ад, хоть в рай. Музыканты играли на пределе возможного, а солировавшего в симфонии Сибелиуса замечательного кларнетиста Михаила Безносова маэстро вполне заслуженно вывел вместе с собой на поклоны.

Земной Скрябин и экспрессивный Метнер

Если предыдущий концерт как бы объединил три юбилея, образующие круглое число лишь в совокупности (160+160+80=400), то в Московской консерватории, напротив, целый цикл концертов посвятили одному – 100-летию со дня рождения выдающегося педагога Льва Наумова. Я побывал в МЗК на концерте двух его учеников – маститого Владимира Виардо и одного из наиболее интересных представителей среднего поколения пианистов Павла Домбровского. Выступали они автономно друг от друга – не на двух роялях и не в четыре руки, но каждый играл по отделению.

Открывал вечер Домбровский, составив программу из сочинений Скрябина и Метнера. Четыре скрябинских этюда разных лет порой казались у него своего рода прелюдией к метнеровскому циклу. Это был вполне земной, нисколько не трансцендентный Скрябин. Когда столетие с лишним назад его сочинения впервые сыграл в таком духе Рахманинов, многие приняли это в штыки. Сегодня мы смотрим на подобные вещи шире. Почему бы и нет, если получается убедительно, а у Домбровского, несомненно, получилось.

Впрочем, и «Забытые мотивы» Метнера у него заметно отличались от того, что доводилось слышать за последнее время у других интерпретаторов. Прежде всего, большей экспрессией, большим драматическим накалом, вроде бы и не считавшимися доселе фирменными чертами композитора. И это очень даже впечатляло.

Серенада из другого мира

Владимир Виардо включил в свою программу лишь одно сочинение, но какое! Это была 21-я, си-бемоль-мажорная соната Шуберта. Чувствовалось, что техническая форма мастера сегодня, скажем так, не на пике: пальцы утратили беглость, он постоянно осаживал темп и не всегда попадал в ноты, но сквозь все это проступало нутро большого музыканта, глубоко и эмоционально проживающего шубертовскую музыку, хорошо представляющего себе, что он играет, о чем и зачем. Нередко происходит так, что пианист вроде бы все делает безупречно, но без внутреннего наполнения, и слушать невыносимо скучно. А тут мы воочию наблюдали победу человеческого духа над убывающими в силу естественных причин физическими возможностями. Великая музыка говорила руками пианиста, и не только о предчувствии смерти, но и о неиссякаемой воле к жизни даже на пороге небытия. И хотя финал сонаты дался ему с большим трудом, Виардо еще нашел в себе силы сыграть на бис «Серенаду» Шуберта, прозвучавшую у него словно бы прямым продолжение сонаты, голосом из лучшего мира…

И снова – про любовь

В каком-то смысле «датской» можно было бы назвать и программу концерта НФОР в КЗЧ, проходившего аккурат 14 февраля и негласно посвященного дню святого Валентина – вернее, тому, что он собой олицетворяет. Симфоническая поэма Мечислава Карловича «Станислав и Анна Осьвецимы», фрагменты из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, симфоническая картина «Порги и Бесс» Роберта Рассела Беннетта по одноименной опере Гершвина – вся эта музыка про любовь, пусть даже и с трагическим финалом. Да и единственное непрограммное сочинение – Концерт для двух фортепиано с оркестром Пуленка – тоже при желании можно рассматривать в подобном же контексте: роялей-то два, значит, речь о дуэте (хотя дуэты бывают очень разными)…

К творчеству Мечислава Карловича – талантливого польского композитора, погибшего в возрасте Христа при сходе снежной лавины в горах – НФОР с дирижером Арсентием Ткаченко уже обращались в прошлом сезоне, только тогда это были «Извечные песни». В музыке Карловича, конечно, очень сильно влияние поздних романтиков – прежде всего двух Рихардов, – но чувствуется и незаурядное собственное дарование, так и не успевшее раскрыться в полной мере. Его симфоническая поэма обладает рядом несомненных достоинств, и услышать ее вновь (до того ее около десяти лет назад исполнял РНО с Михаилом Плетневым) было интересно.

И поэма Карловича, и балетная музыка Прокофьева были сыграны весьма качественно. Но если говорить только о дирижере и оркестре, то, пожалуй, наиболее ярко прозвучал у них Гершвин: драйва хоть отбавляй, джазовые ритмы и зарисовки в импрессионистическом духе – все это удалось передать наилучшим образом.

И все же главным событием вечера я бы назвал Концерт Пуленка в исполнении Анны Цыбулёвой и Энджела Вонга. Цыбулёва играла первую партию просто феерически – виртуозно по технике, с изяществом, но, там, где требовалось, также и с вполне мужской силой. Вонг был прекрасным партнером, вместе с тем и используя в полной мере те моменты, когда имел возможность выйти на первый план. Конечно, было хорошо заметно – чуть перефразируя культовый фильм, – кто здесь волшебник, а кто еще только учится. Впрочем, Вонг – ученик очень способный…

Ангелы и демоны барокко

Ансамбль Musica Tempora представил барочную программу под интригующим титулом «Ангелы и демоны» в Камерном зале филармонии. Нет, ничего эзотерического в ней не было. Названием она обязана исключительно тому обстоятельству, что одного из главных героев, Марена Маре, современники называли «ангелом виолы», а игру его младшего современника и соперника Антуана Форкре находили демонической. В первом отделении, посвященном виоле да гамба, помимо Маре и Форкре, звучали также сочинения совсем мало известного у нас Жана де Сент-Коломба. Во втором, посвященном скрипке, героями были Жан-Мари Леклер, Жан-Батист Сенайе и опять Маре. Сквозной темой вечера стало не только постепенное оттеснение на второй план виолы скрипкой, но и происходившее параллельно сближение французского стиля с итальянским. Обо всем этом интересно и содержательно рассказала ведущая Ольга Белецкая.

Наиболее яркое впечатление оставили именно те сочинения, в которых подобное сближение осуществилось вполне наглядно. Это прежде всего сонаты Леклера и Сенайе, великолепно сыгранные на барочной скрипке Ириной Рабчевской. На таком фоне творчество Маре могло бы и померкнуть, если бы не завершившая вечер его пьеса «Колокола св. Женевьевы в Париже», написанная, кстати, для обоих конкурирующих инструментов, скрипки и виолы. В сонатах Леклера и Сенайе виола также участвовала в составе basso continuo, так что без нее не обошлось ни одного номера программы. А вот скрипка появилась лишь во втором отделении, и в итоге все-таки победила, как это и случилось исторически. Но и Рабчевская стала, пожалуй, самой яркой звездой вечера. Сказанное, впрочем, нисколько не умаляет достоинств игры Руста Позюмского и Андрея Березина (виола да гамба), Аси Гречищевой (теорба и барочная гитара) и худрука ансамбля, клавесинистки Дарьи Борковской. При другом раскладе программы первым мог бы оказаться любой из этих прекрасных музыкантов.