Концерт НФОР под управлением Алексея Верещагина в «Зарядье» привлек внимание как именами солистов и дирижера, так и интересной, разнообразной программой. В нее вошли Сюита из оперы «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина и его же Концерт для фортепиано с оркестром, «Джазовая сюита» для фортепиано с оркестром Александра Цфасмана и фрагменты из трех балетов Дмитрия Шостаковича («Болт», «Светлый ручей», «Золотой век»). Последние, кстати, первоначально были заявлены сюитами, но, как говорится, «подсчитали – прослезились»: в таком варианте концерт, и так заметно превысивший стандартную продолжительность, продлился бы свыше трех часов…

Присутствие «Джазовой сюиты» могло показаться излишним: и без нее программа перегружена, а уж на фоне Гершвина и Шостаковича музыка Цфасмана вроде бы заведомо должна проиграть. На самом деле, однако, при всей разности масштабов, это сочинение прекрасно вписалось в программу как своего рода изящное интермеццо. И благодаря великолепной игре Даниила Крамера доставило истинное наслаждение, что далеко не всегда происходит, когда за Сюиту берутся пианисты академического направления. То ли дело музыкант, в совершенстве владеющий секретами джазовой ритмики, обладающий не просто блестящим техническим мастерством, но и столь необходимыми здесь свободой и раскованностью! У Крамера эта музыка зазвучала так, что захотелось даже назвать Цфасмана «джазовым Моцартом».

А на бис Крамер сыграл джазовую импровизацию, покорив зал уже не легкостью и изяществом, но почти что оркестровой силой и соответствующим объемом звука, мощным выплеском адреналина.

Еще одним хедлайнером вечера стал Олег Аккуратов, в чьем исполнении прозвучал Концерт Гершвина. Для кого-то в диковинку уже сам факт, что незрячий пианист ухитряется исполнять сложнейший материал без сбоев и помарок. Однако то, что делает Аккуратов, бесконечно далеко от аттракциона для зевак, подобный которому некогда заставляли демонстрировать «чудо-ребенка» Моцарта, накрывая чем-нибудь клавиатуру. Те, кто знает этого пианиста (являющегося также композитором и даже певцом), менее всего думают о технической стороне дела, восхищаясь его мастерством и музыкантскими качествами. На бис Аккуратов сыграл что-то еще в духе Гершвина, а затем и «Кампанеллу» Паганини – Листа (похоже, слегка им адаптированную)…

Алексей Верещагин, свои первые шаги на дирижерском поприще сделавший в стажерской группе НФОР, давно сосредоточил основные усилия на театральной стезе (Камерный театр Покровского, ставший Камерной сценой Большого, и собственно Большой), а на концертной эстраде появляется не слишком часто да притом с программами, по большей части связанными именно с театральной музыкой. Вот и в этот вечер с ней не были связаны только два вышеназванных сочинения.

В самом начале прозвучала Сюита из «Порги и Бесс», над которой, кажется, незримо витал дух Большого театра: все было продирижировано и сыграно вполне качественно, но несколько академично; в те или иные моменты Гершвин вдруг напоминал то Пуччини, то Дебюсси… Наилучшим образом Верещагин раскрылся во фрагментах из ранних балетов Шостаковича. Здесь было в достатке и драйва, и юмора, и сатирической язвительности. А один из ударных номеров – гротескная полька «Бюрократ» из «Болта» – был еще и повторен на бис.

***

Герой второго вечера Иван Никифорчин вместе со своим оркестром «Академия русской музыки» представил в Камерном зале Дома музыки целиком моцартовскую программу. Сначала прозвучала знаменитая Концертная симфония для скрипки и альта с оркестром (Арина Минаева и Анастасия Бенчич), за которой последовал Пятый концерт для скрипки с оркестром (Анастасия Латышева). Все солистки играли очень неплохо, что можно сказать и про исполнение оркестра, не свободное, однако, от некоторой поверхностности. Кроме того, оркестр и сам во многом походил на группу солистов. С ансамблем все было в порядке, но настоящей слитности звучания заметно недоставало.

Но уже с самыми первыми тактами Сороковой симфонии оркестр буквально на глазах стал единым целым. Никифорчин, судя по результату, досконально проработал с музыкантами все, вплоть до мельчайших деталей и штрихов. И это было не просто превосходное исполнение, но и по-настоящему яркая и целостная интерпретация. Дирижеру удалось найти золотую середину между двумя крайними подходами: чрезмерной ажитированностью, переходящей в откровенный трагизм у Тосканини, и холодноватой отрешенностью трактовок многих аутентистов. На бис Никифорчин с оркестром повторили первую часть, сыграв ее, кажется, даже еще лучше. И было очень жаль, что не всю симфонию целиком…

«Академия русской музыки» – оркестр камерный, состоящий примерно из двадцати музыкантов. Никифорчин в Сороковой симфонии добивался более масштабного характера звучания, так что на слух могло бы показаться, будто оркестрантов раза в два больше. Похоже, дирижеру, постоянно работающему с десятком симфонических оркестров, тесновато в камерном формате, который он явно перерос.

***

Концерт Александра Лазарева и РНМСО в КЗЧ начинался опять-таки с Моцарта – композитора, не входящего в круг постоянных интересов дирижера. Честно говоря, даже и не припомню моцартовских произведений в его программах. Тем любопытнее было, что из этого получится. Исполнялся 20-й концерт для фортепиано с оркестром, в котором солировал Константин Емельянов. Характер подхода отчасти можно было предугадать, когда объявили: «Каденции Людвига ван Бетховена». И в самом деле, пианист и – в еще большей степени – дирижер интерпретировали это сочинение так, будто его написал Бетховен. Последнего, кстати, я тоже не помню в лазаревских программах, но он все-таки явно ближе маэстро, нежели Моцарт. Как, кстати, и оркестру (лишь за неделю до того, напомню, РНМСО великолепно сыграл бетховенскую программу с Дмитрием Юровским). Впрочем, в отличие от иных музыкальных пуристов, радетелей за стилистическую стерильность, лично я ничего не имею ни против бетховенизированного Моцарта, ни против моцартизированного Бетховена – конечно, при одном-единственном условии: чтобы это было талантливо и убедительно. Ни в том, ни в другом здесь недостатка не было.

Лазарев не стал настаивать на расширенном симфоническом составе, ограничившись принятым сегодня для такого репертуара стандартом примерно в 30-40 человек, но при этом звучание под его рукой было почти как у большого оркестра. Однако масштаб звучания и крупный штрих отнюдь не означали «крупного помола» и форсированной игры. Исполнение впечатляло и захватывало. Как почти всегда у Лазарева, слово «аккомпанемент» тут едва ли применимо: дирижер с оркестром неизменно находились на первом плане. Но и пианист отнюдь не уходил в тень, очень ярко играя свою партию, причем именно в заданном дирижером ключе. На бис, кстати, он сыграл, если не ошибаюсь, тоже что-то из Моцарта, и сделал это превосходно.

Во втором отделении прозвучала «Домашняя симфония» Рихарда Штрауса. Наряду с Малером, Штраус – один из немногих западноевропейских композиторов, к чьему творчеству Лазарев обращается постоянно. «Домашнюю» мне уже доводилось слышать около двух десятилетий назад в рамках его персонального абонемента в Доме музыки. Насколько помнится, тогда в ее звучании было больше юмора и гротеска. Ныне микрокосм превратился в макрокосм, так что симфонию впору было бы переименовать во «всемирную». Маэстро – сознательно или нет – как бы «вчитал» в нее едва ли не всего Штрауса: то тут, то там слышались отзвуки «Саломеи», «Кавалера розы», «Ариадны на Наксосе», «Альпийской симфонии»… Перед нами возникал не столько Штраус-семьянин, выясняющий отношения с женой и прочими домочадцами, сколько Штраус-мегаломан, доводящий едва ли не все до гигантских масштабов. В этих могучих звучностях подчас терялись программные основы произведения, но сама по себе звуковая стихия покоряла и затягивала. Тем более что оркестр играл (вот уже в который раз приходится это повторять) на уровне лучших европейских коллективов.

Но Лазарев удивил еще раз, после такой вот «Домашней симфонии» сыграв на бис «Грустный вальс» Сибелиуса. И это стало настоящим интерпретаторско-исполнительским шедевром – от щемящего, пронзительно-печального начала и ностальгической средней части до почти что экстатического завершения.