– Борис, ваша страничка на сайте Московской филармонии сообщает, что вы ведете «активную концертную деятельность, исполняя партии контратенора, тенора и баритона»: как такое возможно? 

– В какой-то момент жизни я решил не ограничивать себя. Петь то, что нравится. Голос, по моему мнению, – инструмент, и, понимая особенности стиля исполняемой музыки, чувствуя свой организм, я считаю возможным перестраивать его. Думаю, что этот навык развился благодаря работе в разных музыкальных стилях, в хоровых коллективах, а также моему желанию и физиологическим особенностям. 

– В связи с экстремальной широтой диапазона мужского голоса сразу вспоминается легендарный Рамон Винай, который был и драмтенором, и баритоном, и басом. Но все же – в разные периоды карьеры, а не одновременно. Вы же «три голоса» совмещаете. Каким образом? 

– Я стремлюсь выстраивать однородный звук на всем диапазоне. При этом я никогда не испытывал психологический барьер перед тесситурой – просто исполнял оперные партии, которые мне интересны, и следовал требованиям каждого нового образа. Подобное совмещение разных голосов иногда становится необходимостью. В концерте требуется спеть хоровую теноровую партию, а затем солировать контратенором. Меня это вполне устраивает. Своего рода акробатический трюк. И вызов.

– Где вашему голосу все же наиболее комфортно?

– В качестве контратенора мне работать наиболее комфортно: голос свободный, подвижный, что позволяет петь барочную музыку. Очень интересный опыт по соединению разных голосов у меня был в одноактной опере La Dirindina. Это маленькое интермеццо, где у моего героя в речитативах и терцетах – тенор, а в арии – контратенор. Есть мнение, что эту партию Доменико Скарлатти написал для Фаринелли. 

– В чем секрет бешеной популярности контратенорового амплуа в последние годы? 

– Я не наблюдаю именно бешеной популярности. Амплуа мягкотелого жеманного певца – не мой путь. Голос должен шокировать необычностью и экспрессией. В барочной опере контратенор зачастую – героический персонаж. Самый высокий мужской голос, по моему мнению, должен пробивать любую музыкальную фактуру. 

– Правильно ли говорить, что контратенор – это опертый, поставленный на дыхание фальцет? Что это не совсем природный голос поющего мужчины, а, скорее, использование дополнительной опции, которую дает мужская физиология? 

– Связки – это мышцы, их можно и нужно тренировать, но физиологические особенности играют очень важную роль. В моем случае, это точно не фальцет. Из-за этого в моем голосе много стали. 

– Лет 10-15 назад контратенор воспринимался как экзотика. Сегодня это уже не так. Велика ли конкуренция между исполнителями? 

– Публика хочет, чтобы ее удивляли. Я думаю, это было всегда. Как только экзотика перестает шокировать, она превращается в обыденность. Что касается конкуренции, то мне кажется, что каждый исполнитель занял свою нишу. Контратеноров не много в России. Правда, и оперные постановки с партиями для контратенора театры ставят крайне мало. 

– Вы известны в основном как концертный певец. Это сознательное служение чистой музыке, театр вас не привлекает? 

– Театру я отдал двенадцать лет. И его мне не хватает, безусловно. Концерты – это тоже возможность передать свои эмоции и переживания слушателю. Что касается концертных исполнений опер, даже в статике можно играть. Это сложнее, негде спрятаться. Мне повезло с учителями. Это были профессиональные драматические актеры, с которыми довелось работать на одной сцене. 

– Ваши оперные ангажементы – все барокко и классицизм. Это сознательный выбор специализации? Что для вас значит та музыка, та эпоха? 

– Это фейерверк эмоций. Каждое произведение – новая ступень в совершенствовании техники. Владение голосом должно быть на уровне виртуозного инструментального исполнения. Мне посчастливилось сотрудничать с Андреем Спиридоновым и его «Солистами барокко» в опере-водевиле «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом» Алексея Верстовского в Камерном зале Московской филармонии. Главная партия – непростая и не вполне понятная по тесситуре, что-то между баритоном и тенором. Под влиянием этой оперы я увлекся поиском старинных одноактных опер, малоизвестных или совсем неизвестных широкой публике, да и зачастую музыкантам, и вскоре предложил исполнить в филармонии уже упоминавшуюся оперу Скарлатти La Dirindina. Редчайшая вещь, ноты ко мне попали совершено случайно – из одной музыкальной библиотеки в Израиле. В этом проекте я поработал и как либреттист-переводчик. Все речитативы перевел с итальянского на русский и адаптировал под партитуру. Работа очень непростая, но захватывающая. Сюжет – из мира музыки, искусства, театра: про театральное закулисье, про обучение вокалу. Партия моего героя фактически распадается на две части: речитативы написаны для тенорового голоса, а арии – типичные для кастрата-сопраниста, подвластные сегодня только контратенору. Настоящий вызов вокальному мастерству. Потом последовал Эмилио в «Сне Сципиона» Моцарта – российская премьера. Ранний опус гения, сложнейший для голосов, в нем композитор не пощадил никого – ни теноров, ни сопрано, каковых по три типа каждого, партии по-настоящему кровавые. Затем Орфей в опере Глюка.

– Какая музыка еще вас увлекает? Где еще себя видите?

– Очень люблю Россини, причем давно. Одно из самых первых произведений классической музыки, которое я услышал в своей жизни, была его «Семирамида», и она меня захватила абсолютно. Сегодня в моем репертуаре есть ряд партий из таких опер, как «Танкред», «Аврелиан в Пальмире» – единственная опера Россини, где он написал партию для кастрата (для Велутти), партию Арзаче. Из других композиторов той эпохи мне близки Гендель, Вивальди и Порпора. Ранний Моцарт также очень интересен. Если брать не барокко, то очень хочу спеть Звездочета в «Золотом петушке» и надеюсь, что скоро такой дебют состоится.

– Каков диапазон вашего голоса?

– От соль большой октавы до ля-бемоля второй октавы – чуть больше трех октав. 

– В вашем послужном списке указаны Калининградский и Ростовский музыкальные театры. Что вы там исполняли, в каких спектаклях участвовали? 

– В Калининграде начался мой профессиональный путь в музыку – сначала в хоре, затем исполнял сольные партии; в Ростове-на-Дону работал в хоре, но совсем недолго (с постановкой «Князя Игоря» Юрия Александрова гастролировал в Москве, участвовал в «Золотой маске»). Основной мой театральный опыт – это Калининград. 

– На вашей страничке «ВКонтакте» указано место учебы: Балтийское высшее военно-морское училище. 

– Мой отец из Калининграда, и одно время мы там жили. Там я окончил школу и поступил в военный вуз, поскольку ситуация тогда была непростой, шла очередная чеченская кампания – это был, скорее, вынужденный выбор, чем большое желание. Но именно в годы учебы в БВВМУ появилось увлечение музыкой: рок, хеви-метал – в частности, творчество Валерия Кипелова подвигло меня петь, что-то делать с голосом, и постепенно сформировалось желание окунуться в музыку по-настоящему. 

Я начал с церковного хора: именно там освоил азы музыкальной грамоты и работы в квартете, что было непросто без какого-либо музыкального опыта. Позже пришел пробоваться в Калининградский музыкальный театр – из Москвы как раз прибыл дирижер Денис Кирпанев, его слово было решающим, и меня приняли в театральный хор под руководством Константина Белоногова. Первая оперетта, которую я репетировал, – «Цыганская любовь» Легара. Но в ней в хоре я так и не вышел, поскольку неожиданно, как это часто бывает в театре, возникла необходимость заменить солиста: так я дебютировал в каскадной сольной партии Тони. Мне тогда очень помог актер и режиссер Евгений Макаревич, который рассказал и показал основы актерского мастерства. Сейчас трудно поверить, что все эти события уложились в полгода. Казалось, что прошло несколько лет… Тони я спел раз двенадцать, а параллельно шло освоение хорового репертуара – вводы в «Травиату», «Кармен» и прочее; стали добавляться сольные партии в операх и опереттах – Трике, Блинд, Гастон, Данкайро и другие. Помимо этого, исполнял партию тенора-альтино в вокальном квинтете, который создал Константин Белоногов, – он делал замечательные переложения и сам писал музыку. Как ни странно, но отсутствие музыкального образования стало моим плюсом – мои музыкальные университеты сугубо практические.

– Сложностей в связи с этим не бывало при устройстве на работу?

– Фактически нет: главное – твои музыкальные данные. Безусловное значение имеет опыт, а он у меня очень внушительный, что вполне устраивает работодателя. К тому же я консультировался с лорами и фониатрами – у меня есть физиологические особенности строения гортани, из-за которых, возможно, мне отказали бы в приеме в консерваторию. Хотя я планирую получать музыкальное образование в консерватории, возможно на духовом инструменте, например, на фаготе – это очень полезно для певческого дыхания. 

– У вас большая семья. Она музыкальная? Кто-то еще кроме вас посвятил себя музыке, учатся ли музыке ваши дети? 

– Музыкантов в моей семье не было, я первый. Своя семья у меня появилась раньше, чем я начал петь, и она для меня, конечно, все: мой тыл, моя опора. Из четверых детей никто пока не занимается музыкой. Но все успешно развиваются в других направлениях (творческую профессию выбрал только старший сын – учится на актера). На академические концерты папы ходят, но нечасто, больше предпочитают, когда я пою рок. 

– Вы участник ансамбля «Благовест». Что для вас этот коллектив? 

– Сегодня это мой дом родной: коллектив, который позволяет мне развиваться, ни в чем не ограничивая. У меня к нему чувство глубокой благодарности и признательности. Здесь я могу петь любой репертуар, а у «Благовеста» он огромный. Особенно захватывает работа с современными композиторами: когда приносят произведение, написанное специально для моего голоса, я могу работать с автором, а через три-четыре дня уже выйти на сцену. Очень плодотворное сотрудничество у нас в «Благовесте» с Антоном Висковым – композитором очень высокого уровня. 

Вне коллектива мне посчастливилось работать с Ираидой Юсуповой, потрясающе талантливым композитором. Наша первая совместная работа медиа-опера «Зверев» получила весьма лестные отзывы, и мое участие в ней отмечено Царскосельской художественной премией в октябре 2022 года. К слову, в этой опере я спел шесть партий различными мужскими голосами от баритона до контратенора и пригодились даже некоторые специфические элементы исполнения рок-музыки. 

– Пение в хоре и сольное пение: многие считают, что это «две вещи несовместные». Вы, видимо, не разделяете этого мнения? 

– Нет, не разделяю. Конечно, в хоре нужно несколько прятать индивидуальность, подстраивать свой тембр под другие. Хормейстер, как скульптор, должен отсекать все лишнее, нивелировать и добиваться единства. Кропотливая и сложная работа. В больших хорах «причесывают» сильнее. Мне повезло, поскольку я работал только в камерных коллективах, где не «забивали» тембры, напротив, тембры ценились, хормейстеры старались обогатить индивидуальностями общее звучание. С самого начала музыкальной деятельности мне приходилось совмещать сольное и хоровое пение, наверное, поэтому для меня это не проблема. Я чувствую себя комфортно и там, и там. 

– Мне кажется удивительным то, что вы как исполнитель не оставляете рок-музыку... 

– С рока я начинал, и он меня не отпускает, даже когда за плечами огромный опыт академического пения. Для меня рок-исполнительство – это особое творчество, своего рода отдушина. Здесь я сам становлюсь автором, помимо музыки могу писать и стихи. Сегодня я выступил с кантатами Баха, а завтра вполне можно петь рок – голосу это никак не вредит, если все делать правильно. Для меня барочная музыка и роковая близки: по энергетике, по внутреннему посылу. Существенную разницу сообщает лишь пение в микрофон – тут в подаче звука, конечно, все не так, как в академической музыке, в живом звучании. 

Соединить барокко и рок, адаптировать к року барочные арии – это меня сейчас особенно увлекает. Это новые возможности для меня. И новый вызов.