Герман Васильевич Калентьев был виолончелистом. Помимо оркестрового класса вел и специальный, но ему доставались не лучшие ученики, с лучшими занимался профессор консерватории Николай Эмильевич Цеделер. Имел ли Калентьев дирижерское образование, не знаю. А виолончелистом был хорошим. Мне всегда нравился благородный тон его виолончели.

Каким он был дирижером, оценить не могу. В музыкальной школе, где я занимался до училища, оркестра не водилось. К тому же на момент ее окончания я почти не владел навыками чтения с листа и в училищном оркестре долгое время чувствовал себя настолько неуютно, что мне было не до дирижерских способностей нашего руководителя. Помню только, что слух у него был отличный, он не пропускал ни фальши, ни ансамблевых неполадок. Ежегодные наши отчетные концерты проходили не без успеха. Скорее всего, Герман, как мы его называли, за дирижерским пультом училищного коллектива был вполне на своем месте.

Он слегка попивал. До поры границ легкого опьянения не переходил, в мои три первых училищных года вполне контролировал себя. Четвертый год в оркестре начался обычно. Мы со Светой Гурской (о которой речь впереди) как старшекурсники были усажены на первый пульт первых скрипок, она концертмейстером, я помощником. Предшествующим летом мы с ней поиграли в оркестре Саратовской филармонии и чувствовали себя этакими зубрами. Герман на первой же репетиции это отметил: "Я вижу, тут кое-кто летом времени зря не терял! Молодцы, отлично читаете с листа!"

Несколько репетиций прошло в рутинном режиме, но примерно через месяц наш дирижер вдруг сильно запоздал к началу. Меня в тот год избрали старостой оркестра. Моей обязанностью было назначать дежурных, которые расставляли пульты на сцене Большого зала консерватории, а после репетиции убирали их, и следить за тем, чтобы ноты были на месте. А тут вдруг прибавилась еще одна забота. От времени начала очередной репетиции прошло уже минут двадцать, дирижера нет, среди оркестрантов брожение: наверное, Герман заболел, давайте расходиться! Я же всех уговариваю подождать, мол, он просто опаздывает, мало ли что случается, а мы подведем его, если уйдем… Примерно через полчаса он действительно явился, но, что называется, тепленький. Кое-как провел репетицию. Через пару дней (занятия шли два раза в неделю) снова уговоры подождать с моей стороны, снова его поздний приход и снова едва лыко вяжет. То же в следующий раз. В начале очередной репетиции стало чувствоваться, что народу это надоело и он больше ждать не намерен. Тогда неожиданно даже для себя я сказал: «Давайте репетировать без него! Я буду дирижировать!»

Сегодня не могу объяснить, почему решился на это. И уж тем более не понимаю, почему мои товарищи не послали меня подальше, а послушно уселись на места. Не помню, как и сколько мы репетировали, но вдруг вижу, что все играют, но как-то странно в зал посматривают. Оглянулся – в зале Герман! "У вас неплохо получается!", – сказал он, с доброй пьяной улыбкой залезая на сцену. По-видимому, даже до его замутненного сознания дошло, что дело пахнет керосином. Общий кабинет директора и завуча училища находился тогда поблизости, в фойе Большого зала консерватории. Вдруг кто-нибудь из начальства заглянет и увидит, что студенты репетируют без педагога! То ли он это сообразил, то ли у него период запоя подошел к концу, но в течение двух последующих месяцев он приходил на репетиции вовремя и в рабочей форме. Между тем подоспело время конкурсов.

Немного истории

Каждый год у нас в училище студенты состязались на лучшее исполнение какого-нибудь сочинения, которое победитель потом играл с оркестром. Не все такие соревнования досконально помню, но о том, что сохранилось в памяти, расскажу. Во-первых, летописцам родного училища когда-нибудь, возможно, пригодится, во-вторых, некоторые подробности важны для дальнейшего повествования.

В 1958-59 учебном году, когда я, первокурсник, сидел на последнем пульте вторых скрипок, у нас на фортепианном и струнном отделах соревновались с концертами Кабалевского – Скрипичным и Третьим фортепианным. Среди скрипачей победителем стал ученик Анны Михайловны Мандель –  талантливый Леня Левитан из Оренбурга. Он, как и я, занимался в нашем училище первый год, но его взяли сразу на второй курс, потому что предыдущий он закончил в родном городе. Скрипач Леня был блестящий, с потрясающей природной техникой и обворожительным звуком, однако напряженные отношения с общеобразовательными предметами, особенно с историей СССР, и некоторая его безалаберность в других делах привели к тому, что он, так и не окончив училище в Саратове, вернулся в Оренбург.

У пианистов первое место разделили три замечательные выпускницы одна лучше другой, ученицы Семена Соломоновича Бендицкого, о котором мы еще поговорим. Татьяна Кан, Ася Ратнер-Киреева и Людмила Окунева сыграли с оркестром по одной части Третьего концерта. Несколько лет спустя я с ними подружился, а тогда, 14-летний мальчишка, смотрел на них с восхищением. Танечка Кан сейчас профессор Саратовской консерватории. Ася, в прошлом профессор той же консерватории, ныне живет и работает в Германии. Третья победительница, Люля, как мы ее называли, поработав ведущим концертмейстером в Саратовском и других оперных театрах Союза, завершила карьеру в Москве, теперь на пенсии.

Подробностей конкурса в следующем году память не удержала. Помню лишь игравшего с нами «Фантазию на темы Рябинина» Аренского плечистого красавца Толю Киселева, ученика другого ведущего педагога фортепианного отдела – Мирры Григорьевны Рафалович. Анатолий Киселев ныне преподает в Благовещенском училище искусств, до сих пор играет не только в своем городе, но гастролирует по всему Дальнему Востоку.

Конкурс скрипачей, пришедшийся на мой третий год в училище, предполагал исполнение одной пьесы – соло из балета "Лебединое озеро" (того, которое с арфой и дуэтом скрипки и виолончели в репризе). Соревнующихся было много, в их число в этот раз попал и я. Претендентами на победу негласно считались четверокурсники – ученики той же Анны Михайловны, а также заведующего струнным отделом Наума Абрамовича Гольденберга, прекрасного педагога, работавшего и в консерватории. Среди дипломников последнего в тот год была, например, Эмма Козлова, впоследствии доцент Саратовской консерватории. Тем неожиданней стала победа моей однокурсницы Светы Гурской. Очень крепкая скрипачка, она, не обладая яркими природными задатками, сумела многого добиться упорным трудом. Впоследствии стала хорошей оркестранткой не только в оперном театре Саратова, но и в Ленинграде: сначала в Театре музкомедии, потом в МАЛЕГОТе. Однако исполнитель соло из "Лебединого" должен помимо хорошей кантилены и четкой пассажной техники обладать и особым артистическим обаянием. А им-то моя однокурсница никогда не отличалась. Пожалуй, в тот раз ей помогли два обстоятельства. Во-первых, Анна Михайловна, ее педагог (впоследствии, в консерватории, и мой) долгое время была концертмейстером оркестра Саратовского оперного, и послушать ее соло порой приходили, как приходят на выступления тех, кто царит на сцене. Уж если кто и обладал природным артистическим шармом, то это она. И в тот раз ей удалась поделиться им с ученицей. Во-вторых, у Светы была подружка - скрипачка Лиза Штейнфельд, ее ровесница (обе старше меня на четыре года), но учившаяся уже в консерватории. Лиза всегда опекала своих подруг, всячески помогала им. И со Светой она тоже поработала в этот раз в качестве своеобразной ассистентки Анны Михайловны, у которой тоже училась. Акцентирую внимание на этой помощи. Скоро узнаете, почему.

Еще одна неожиданная победа

Возвращаемся к учебному году, с которого начат рассказ. В нем училищным скрипачам для конкурса был предложен Концерт Мендельсона. К условленному декабрьскому сроку подготовились всего четверо – три девицы, один я. Самой юной была второкурсница Оксана Чередниченко, ученица Анны Михайловны, москвичка, дочка одного из оркестрантов цыганского театра "Ромэн", очень темпераментная и колоритная, но несколько неорганизованная и в скрипичном отношении "непричесанная". Вторая конкурсантка – третьекурсница Галя Романова, ученица Людмилы Анатольевны Соколовой, в то время лишь набиравшая силу (после консерватории стала концертмейстером оркестра Саратовской оперетты). Третья – Света Гурская, прошлогодняя победительница.

О себе на правах автора – подробнее. В музшколе мне довелось учиться последовательно у трех педагогов, каждый из которых, ужаснувшись моей постановке, начинал все с нуля, то есть перелопачивал то, что было сделано предыдущим. К концу школы все как будто наладилось. Мой последний школьный учитель Николай Павлович Попов, помощник концертмейстера в Саратовском оперном театре, меня поощрял, советовал мне стать музыкантом, в чем преуспел. Однако не преуспел в другом, и мой вступительный экзамен в училище закончился катастрофически. Я, привыкший к тому времени считаться в школе лучшим, получил тройку. Наум Абрамович, возглавлявший приемную комиссию, в ответ на мой растерянный вопрос, стоит ли сдавать дальше, сказал: "Если б не стоило, мы бы вам поставили двойку. Только учтите, у вас много недостатков, которые придется выжигать каленым железом!"

Меня отдали упомянутой Людмиле Анатольевне Соколовой, тогда 26-летней, недавней консерваторской выпускнице (старшие студенты называли ее Люсей). Первые полгода я не очень понимал, чего от меня хотят, заставляя снова водить смычком по пустым струнам и играть только опостылевшие гаммы и упражнения. В конце полугодия на зачете снова получил тройку. И Наум Абрамович сказал моей Люсе, своей бывшей ученице: "Если хочешь, мы его выгоним. Никакого прогресса не видно". Мне он об этом разговоре рассказал несколько лет спустя, добавив, что Людмила Анатольевна проявила удивившую его твердость и что только благодаря ее настоянию моя карьера не закончилась, не начавшись. Все зимние каникулы она занималась со мной ежедневно, по существу, научив, как это нужно делать, как себя слушать, как освобождаться от мышечных зажимов и т. д. и т. п. Так я начал подниматься из глубокой ямы, в которой очутился после поступления. Однако "родовая травма" осталась, проявляясь в паническом волнении во время выступлений, от чего я долго избавлялся, стараясь играть на публике всегда, как только представлялась возможность.

Думаю, понятно, что фавориткой в нашей четверке была Света. Если уж она победила при сильнейшей конкуренции в предыдущем году, то нас ли ей было опасаться! В этом, похоже, были уверены все и она сама в первую очередь. Никем, в том числе и мной, не бралось в расчет то, что я сильно изменился и за предыдущий учебный год, переиграв множество камерных сочинений сверх программы, и за последовавшее за ним лето, когда довелось поработать в профессиональном оркестре, и за первые месяцы четвертого курса. Изменился и в чисто человеческом плане, резко повзрослев. Тихо и безответно влюбленный на третьем курсе в нашу лучшую виолончелистку, дипломницу Лену Купцову, я, чтобы чаще ее видеть, примкнул к компании, участники которой были старше меня. Как ни странно, они молокососа не отторгли. Душой и лидером этой компании была та самая Лиза Штейнфельд, которая так помогла Свете. Она стала опекать и меня.

Поначалу Лиза относилась ко мне как старшая к младшему, но чем дальше, тем больше наши отношения стали приобретать романтический характер. Узнав, что я готовлю Мендельсона к конкурсу, она принялась время от времени заниматься им со мной. По складу характера и дарования она с юности была прирожденным преподавателем (увы, она нескольких лет не дожила до 80-летнего юбилея, который отмечали бы в нынешнем 2020 году). Неслучайно потом она стала одним из лучших педагогов Саратова. Именно она помогла мне осмыслить многое по-новому. Было и еще одно обстоятельство: я тогда активно начал собирать свою фонотеку. Одной из любимейших была пластинка с Концертом Мендельсона в исполнении Давида Ойстраха. Во многих эпизодах я старался ему подражать, что тоже действовало благотворно: для 17-летнего юноши подражание не вредно, индивидуальность постепенно придет, если есть чему прийти.

По жеребьевке первой на состязании нашей четверки играла Оксана, второй  Света, третьим я, а последней Галя. В Большом зале собралось довольно много публики. Свое выступление помню плохо, и не только сегодня, спустя 59 лет. Я и тогда, выйдя из зала, не мог понять, как сыграл, все прошло в каком-то тумане. Сунулся было обратно, послушать, как там Галя, но мне стало чуть ли не физически плохо от звуков Мендельсона. Вернулся в темное фойе и опустился на банкетку. Минуты через три ко мне подошел приятель, пианист Слава Новиков.

- Витька, поздравляю, у тебя первое место!

- Да ну, брось! Ты же, наверное, не слышал Светку!

- Слышал. Помяни мое слово – первое место твое.

В фойе зажгли свет, народ повалил из зала. Некоторые подходили ко мне: "Молодец! Здорово сыграл!" Лиза показала большой палец, но издали, видно было, что она очень волнуется. Жюри, состоявшее из всех педагогов нашего струнного отдела, не только скрипачей, совещалось, как мне показалось, довольно долго. Наконец Наум Абрамович, окруженный плотной толпой болельщиков, начал объявлять результаты: "Первое место и право сыграть с оркестром присуждается Виктору Лихту". Все заговорили, некоторые зааплодировали. Второе место получила Гурская, третье Романова. Я подошел к Людмиле Анатольевне. Она поздравила меня, прибавив, однако, что Герман Васильевич единственный был против присуждения мне первой премии, так как помнил, что я сильно волнуюсь при выступлениях, а для игры с оркестром нужны особо крепкие нервы. "Надо нам будет несколько раз обыграть концерт на публике. Любой!".

Семен Соломонович

Вскоре после зимних каникул должны были начаться репетиции с оркестром у меня и у двух третьекурсниц - пианисток – Наташи Кошелевой и Лены Найда. Они играли Второй концерт Бетховена, разделив его по частям: одной досталась первая, другой – вторая и третья. Но Герман снова запил! На первую репетицию опять сильно опоздал. На вторую совсем не пришел. Как на грех, именно в этот раз с нами впервые собрались играть пианистки, и репетицию пришли послушать их родители. Они у обеих были музыкантами.

Так и не дождавшись дирижера и узнав от дочерей причину его отсутствия, они пошли жаловаться, но не начальству, а по-свойски – Бендицкому, у которого обе девочки занимались. Тот, видимо, тоже решил не подводить загулявшего коллегу и действовал дипломатично: сказал директору училища Василию Сергеевичу Кузнецову, что ему давно хотелось попробовать себя в дирижировании, а тут такой шанс – играют сразу две его ученицы. Поэтому он будет дирижировать Концертом Бетховена сам. Директор не возражал.

На следующую репетицию Бендицикий пришел, "а Германа все нет"! Семен Соломонович встал за пульт, и мы начали работать. Поскольку накануне я известил Людмилу Анатольевну о разворачивающихся событиях, она тоже зашла посмотреть, что творится. Видя, что Герман так и не появился, она спросила Семена Соломоновича, не может ли он взять в свои руки и Концерт Мендельсона. Тот радостно согласился – дебютная дирижерская практика неожиданно расширялась! – и велел мне прийти к нему в класс, чтобы порепетировать под рояль.

Бендицкий был в Саратове фигурой заметной во всех отношениях. Мощный торс, крупная лобастая голова, увенчанная прикрывающим лысину беретом, носимым всегда немного набекрень. В сочетании с крючковатым носом, лукавыми глазками и часто кривившимися в язвительной усмешке губами этот берет делал профессора похожим на Мефистофеля. Не хватало только пера, но оно легко домысливалось. Если на двери красовалась табличка с его именем (у нас педагоги вешали такие, обозначая свое присутствие в классе, чтобы никто посторонний во время занятий не входил), в коридоре царила мертвая тишина. Ученик Генриха Густавовича Нейгауза, Бендицкий унаследовал от учителя страсть к образным сравнениям и некоторой театральности. На его уроки, как и у Нейгауза, порой набивалось множество студентов, а иногда и педагогов. Его собственные концерты, как и концерты его классов, вузовского и училищного, проходили при большом стечении публики.

Надо ли объяснять, с каким волнением я впервые переступил порог класса, где Семен Соломонович, как обычно, был не один. Заметив, что я трепещу, он начал с шутки:

- Знаешь, на какие слова мы в юности пели главную тему первой части твоего Мендельсона? "Ох, Хаим, ох, Хаим, плохие времена…" Да не трясись ты так, давай играть!

Его замечаний, ронявшихся по ходу дела, уже не помню. Сохранилось в памяти только то, что они были очень образные и с юмором, помогавшим освобождаться от напряжения. К сожалению, мои встречи с Сеней в классе продолжались недолго. Директор наконец-то заинтересовался: а куда же делся основной руководитель училищного оркестра? Неприглядная истина открылась, Герман был отстранен от руководства (к преподаванию вскоре вернулся, вел дирижерский класс у народников и руководил оркестром заочников. Умер в 1982-м, на 63 году жизни). Бендицкому предложили взять на себя бразды правления, но тот заявил, что ему нужен помощник.

Юлик

Как раз в том же учебном году в Саратовской консерватории открылась кафедра симфонического дирижирования. Первый набор студентов составляли хоровики, не только окончившие консерваторию по этой специальности, но и поработавшие с хорами. Был среди них 27-летний Юлиан Факторович из Челябинска, где он служил хормейстером оперного театра; приехал в Саратов заниматься в классе отца, главного дирижера оркестра Саратовской филармонии Натана Григорьевича Факторовича.

Кто был инициатором приглашения Юлика в качестве помощника Бендицкого, не знаю. Появившись на наших оркестровых занятиях, он сначала выполнял чисто техническую работу – выстраивал интонацию и ансамбль у духовых групп, деревянной и медной. Однако вскоре Семен Соломонович разделил с ним программу отчетного концерта, к тому времени окончательно определившуюся. Юлику достались первые части "Неоконченной симфонии" Шуберта и Концерта Мендельсона со мной. Таким образом, я перешел под его опеку. Себе же Сеня, естественно, взял Второй концерт Бетховена и увертюру из к "Сицилийской вечерне".

Виртуозная партитура Верди теоретически была нашему оркестру не по зубам, но увлеченность порой творит чудеса. Увертюра у нас не только пошла, но даже с блеском! Правда, в некоторых особо трудных местах мы скорее производили "красивый шум", чем добросовестно выигрывали все пассажи, но энтузиазм профессора, выступавшего в роли дирижера-новичка, и юных оркестрантов помогали скрыть технические недочеты, зато передали пыл вердиевской музыки. Юлик свою часть программы тоже сделал очень добросовестно, хотя как-то с глазу на глаз признался: "Я всегда терпеть не мог "Неоконченную" и мендельсоновский концерт за сопливый сентиментализм, и надо же, судьба распорядилась, что я должен дебютировать именно в них!" Мы с ним подружились, несмотря на 10-летнюю разницу в возрасте, и эта дружба мне много дала и в музыкальном, и в человеческом отношении. Позже немало общались, работая вместе в оркестре Саратовской филармонии. К сожалению, Юлик умер в 1994 году.

Триумф

Возвращаюсь в 1962 год. Концерт нашего оркестра состоялся в апреле. В те же дни проходил II Конкурс им. Чайковского. Моя Людмила Анатольевна получила в качестве поощрения командировку на дни первого и второго туров у скрипачей и уехала в Москву накануне моего выступления с оркестром. Сказала: "Ты вполне готов, мое отсутствие тебе не помешает".

Народу на наши оркестровые вечера всегда приходило немало, но тут Большой зал был забит до отказа. Пришли и такие люди, которые на училищные концерты редко заглядывали. Консерваторский и училищный класс Бендицкого полностью и вся его музыкальная семья. Многие консерваторские профессора и студенты других педагогов. Все сокурсники Юлика по дирижерской кафедре. Ну и, разумеется, Натан Григорьевич Факторович. Когда бы еще он почтил своим присутствием отчетный концерт училищного оркестра, а тут – дебют сына и ученика!

Играл я довольно уверенно, все шло прекрасно до того момента, как перед самой каденцией с ужасом почувствовал, что "поехал" мостик, на который опирается скрипка (он у меня был дешевенький и плохонький). Продолжая играть, удерживал мостик плечом от падения на пол и лихорадочно соображал, что делать. Каденцию в таком положении просто не сыграть! А оркестровые "ответы" на арпеджио солирующей скрипки перед каденцией слишком коротки, чтобы успеть в это время снять с плеча инструмент, не уронив при этом мостик окончательно, а потом поставить его на место. Это рассказывается долго, решать пришлось в секунды! Я пропустил один из арпеджированных скрипичных пассажей и в образовавшееся вкупе с двумя оркестровыми "ответами" время привел амуницию в порядок. К счастью, Юлика не смутила не прописанная в нотах пауза у солиста, он провел "пустые такты" с тянущимися оркестровыми аккордами будто так и задумано. Каденция была спасена! И дальше все пошло без приключений.

Весьма прилично сыграли и Бетховена. Публика принимала всех нас очень дружелюбно, с энтузиазмом. А после "Сицилийской" показалось, что обрушился лепной потолок! Прошу прощения за избитое сравнение, но, как говорил писатель Лесков, передать эту бурю восторга можно, но не моим пером. Семена Соломоновича вызывали и вызывали, он поднимал оркестрантов по отдельности, по группам и всех вместе, а зал продолжал бушевать. Тогда мы сыграли увертюру на бис, мне кажется, даже с большим воодушевлением. После биса нас тоже долго не отпускали. В артистическую привалило столько людей, что повернуться было негде. Факторович-старший, поздравив новоиспеченных дирижеров – Бендицкого и своего сына, подошел и ко мне: "Молодец! Но это же все-таки романтический концерт, здесь нужно больше страсти, больше эмоций!" А мне-то казалось, будто я так выложился, что больше эмоций просто неоткуда взять!