– Мне довелось вас слышать в самом разном репертуаре – барочном (Вивальди и Гендель), современном (Мессиан), романтическом (Шопен, русские композиторы). В эпоху узкой специализации такая «всеядность» редка. К чему же вы все-таки сегодня больше тяготеете?

– Я, действительно, всеядна – видимо, так сказывается пианистическое прошлое. Обожаю Монтеверди, Баха, Шостаковича, Мессиана. Получаю огромное удовольствие от колоратурного репертуара: колоратуры – это самый настоящий спорт, во время исполнения длительных колоратурных пассажей задействованы мышцы живота, и работать ими – физическое наслаждение.

Однако, как и у большинства певцов, у меня есть агентство, которое находит для меня оперные контракты – и последнее время это сплошной Россини. Я не ропщу – Россини безопасен для голоса, подходит мне по тембру и технике, но в Россини мне не хватает драмы, конфликта. Не хотелось бы всю профессиональную жизнь петь одного Россини. Зато в камерном репертуаре я свободна и могу реализовывать все свои тайные и явные желания: Чайковский, Малер, Вагнер, Дебюсси и все, что душе угодно.

– В барочном репертуаре сейчас все больше прибегают к услугам контратеноров – особенно на брючные меццовые партии. Что думаете о посягательствах конкурентов и как намерены бороться с такой конкуренцией?

– Некоторые считают, что задействовать контратенора в брючной партии – это самый настоящий аутентизм. Но не будем забывать, что в барочную эпоху роли героев исполнялись кастратами, а то, что мы сейчас знаем под словом «контратенор», в барочную эпоху было скорее тенором. Ведь до прорыва в теноровой технике, который связывают с Дюпре, тенора пели фальцетом – отсюда их редкое использование в итальянской барочной музыке и, наоборот, повальное увлечение ими во французской барочной музыке. Французский сверхвысокий тенор назывался «от-контр» и был очень похож на современного контратенора. Простите за лекцию, но очень важно понимать, что именно женский голос ближе всего к историческому кастрату, и недаром в фильме «Фаринелли» на роль голоса знаменитого певца взяли нескольких исполнителей – и мужчин, и женщин, – и, смешав их тембры, получили «голос Фаринелли»!

Конечно, в ролях царей и героев с визуальной точки зрения контратеноры убедительнее, чем контральто. Но вокально есть партии, которые не каждому мужчине по плечу: самые яркие примеры это Нерон в «Коронации Поппеи» и генделевский Орландо. Первый слишком высок для большинства контратеноров, и даже для сопранистов партия Нерона – это схватка со смертью. А Орландо слишком низок (особенно в барочном строе), и большинство контратеноров вынуждены уходить с фальцета, ломая, таким образом, тембральную ровность. Большинству же контральто не нужно прибегать к таким ухищрениям.

Одним словом, и мужчинам, и женщинам найдется место в барочном репертуаре, просто не все режиссеры готовы пожертвовать сложившимся в их представлении образом. Но я всегда наготове – доказать свою «мужественность» как вокальную, так и артистическую.

– Из мессиановского цикла «Ярави» вы сделали настоящую монооперу, решив камерное сочинение с театральным размахом. Как вам пришла в голову такая мысль?

– Она пришла сразу же, как я перевела текст произведения на русский язык. Язык Мессиана, не только музыкальный, но и поэтический – это язык сюрреалистического символизма. Надо было прочитать текст пять-шесть раз, чтобы в моей голове сложилось логичное и стройное либретто и я поняла, что хочу сделать из «Ярави» спектакль. Знаю, что любители вокальной камерной музыки делятся на два лагеря: на тех, кто не против театральных экспериментов, и на тех, кто готов за них убить. Обе точки зрения имеют право на существование, и я отдавала себе отчет в том, что театрализация «Ярави» это огромный риск. Но смелости мне придал Теодор Курентзис, сделавший театрализацию «Зимнего пути» Шуберта – произведения куда более традиционного, чем цикл Мессиана. Я решила, что мне безразлично чье-либо мнение – я делаю «Ярави» для себя.

– Помню, что романс Рахманинова «Весенние воды» в Пушкинском музее вы пели в оригинальной сопрановой редакции – вашему меццо многое подвластно. Для многих певиц вашего амплуа это заканчивалось сменой репертуара и уходом на сопрановые драматические роли. Вы рассматриваете такой вариант эволюции вашего голоса?

– Вы не первый, кто мне это говорит. Долгие годы и критики, и учителя, и коллеги никак не могли прийти к консенсусу: до сих пор для одних я контральто, для других меццо-сопрано, для третьих драматическое сопрано, почему-то прячущееся за меццовым репертуаром. Честно говоря, я и сама не знаю, кто я. Если исходить из репертуарной классификации Болдри, то на данный момент я колоратурное меццо-сопрано с заходами в лирический и драматический меццовый репертуар. Однако не удивлюсь, если годам к сорока начну петь драмсопрановый репертуар – мне есть на чем тренироваться. Ведь, например, мессиановский «Ярави» написан для grande soprano dramatique.

– В России мы слышим вас изредка в концертах, ваши театральные ангажементы – все за рубежом. Отчего так?

– Во-первых, я училась в Лондоне, и все мои профессиональные контакты были именно там. Во-вторых, сфера деятельности одного моего агентства – Великобритания и США, другого – Италия, и в России ни одно, ни другое не работает. Пару лет назад, спев в Испании титульную партию в «Итальянке в Алжире» Россини, я была приглашена на прослушивание в один московский оперный театр, в котором тоже идет эта опера. К сожалению, мне сообщили, что мое телосложение не соответствует эстетическим требованиям театра. После этого меня пригласили спеть эту партию в Италии и Франции, где, видимо, иные эстетические предпочтения, чем в Москве. В будущем мне бы хотелось петь чаще на российских сценах, ведь у нас самая лучшая публика.

– В прошлом году был феноменальный успех в КЗЧ в «Неистовом Роланде» Вивальди – феерически спетая партия Альцины. Неужели после этого вас не засыпали предложениями московские театры?

– Нет, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Я не ропщу – у меня в Москве было много камерных концертов, от которых я получила массу удовольствия.

– Вы учились вокалу в Лондоне, контрактными обязательствами в основном связаны с зарубежьем. Не проще ли было бы жить на Западе? Что вас держит в Москве?

– Я не планировала возвращаться на родину, и как львиная доля моих коллег, получивших образование за рубежом, после окончания колледжа хотела найти работу в Англии и остаться там жить. Но мой выпускной год, 2014-й, совпал с ухудшением международных отношений и падением рубля. После выпуска я пожила в Лондоне еще полгода, работая официанткой, уборщицей туалетов и кассиром, поняла, что лучше жить скромно в Москве, чем в нищете в Лондоне, и вернулась домой. Москва – удобная база для человека, постоянно летающего работать в Европу, все близко и доступно. Кроме того, в Москве живут мои близкие и любимые люди. И звери.

– Вы конкурсная певица? Комфортно ли чувствуете себя в певческих состязаниях?

– Я очень люблю петь. Я – артистка. Поэтому любое выступление, конкурсное или концертное, для меня одинаково важно. Но я ненавижу конкурсную атмосферу, сочащийся из всех улыбок яд, непотизм и «интриги мадридского двора». Как и всем молодым певцам, мне приходится участвовать в конкурсах, но я тайно жду того благословенного дня, когда мне, наконец, исполнится 33 года, и можно будет расслабиться и забыть о конкурсах.

– Весь мир сейчас сидит на карантине и слушает старые записи и онлайн-трансляции. Вы за этот период что-то открыли для себя неожиданное?

– Этот карантин открыл для меня много всего интересного – например, я наткнулась на ютуб-канал человека, реконструировавшего инструменты древних Египта и Месопотамии и поющего под собственный аккомпанемент «Песнь о Гильгамеше» и египетскую любовную лирику. Это захватывающе! Познакомилась ближе с творчеством режиссера Каликсто Биейто: пришла в ужас от его «Похищения из сераля» и в восторг от «Лулу». Неоднозначный, но очень талантливый человек. Также совершенно влюбилась в Мариам Клеман и ее постановки опер Кавалли.

А еще я неожиданно открыла для себя Любовь Казарновскую. Ту, которая пела раньше настоящий большой репертуар, и была без преувеличения поражена. Последние лет двадцать, то есть, считай, все годы моего взросления и музыкального образования, мы все знали ее уже в нынешней ипостаси по большей части как теледиву, и я не подозревала, что когда-то было иначе. А тут наткнулась на «Портрет Манон» в Большом театре конца 1990-х годов и неожиданно для себя обнаружила очень достойное исполнение. Вообще-то я искала в ютубе постановку именно оперы «Портрет Манон» Массне и была удивлена, наткнувшись на спектакль с Казарновской. Я тогда подумала, что она совсем не подходит для Авроры – главной героини этой камерной оперы, и потом уже по музыке поняла, что это вовсе не то произведение, а пастиччо из «ударных» номеров «Манон» Массне и «Манон Леско» Пуччини.

– Если не секрет, а зачем вам понадобилась, как считается, не самая удачная опера Массне?

– Мечтаю эту оперу поставить когда-нибудь. Музыка там прелестная – не согласна, что это неудача композитора. У меня вообще целый список камерных опер, которые я хочу поставить, а в некоторых и спеть самой. У Массне это еще и «Керубино». Также в моем списке «Ферраморс» Рубинштейна, «Сцены из Фауста Гете» Шумана, «Айвенго» Россини, «Освобождение Руджеро с острова Альцины» Франчески Каччини и многое другое.

– Лелеете режиссерские амбиции?

– В мечтах! А может, и не совсем лишь в мечтах. В конце осени у меня должен был состояться большой режиссерский дебют на престижной площадке с мировой премьерой неизвестной французской оперы начала XX века. Увы, из-за коронавируса этот проект отменился. Однако я надеюсь сделать собственными силами камерную оперу Моцарта в Москве. Сейчас озабочена поисками площадки и финансирования.

– Это только ваше желание попробовать свои силы еще в чем-то или вы хотите в перспективе всерьез переключиться на режиссуру?

– Пока я способна выходить на сцену и петь, я не хотела бы добровольно уходить в другую профессию. Но режиссура, так или иначе, была и остается важной частью моей жизни, и мне бы хотелось создать что-то свое в этой области. Хочется настоящего волшебства!

 Фото Натальи Тоскиной