– Михаил Сергеевич, как, на ваш взгляд, развивается фестиваль «Январские вечера» ?

– Если учесть, что он существует не на государственные средства, то развивается успешно. При создании фестиваля по типу «Декабрьских вечеров» нашей главной идеей был синтез музыки и живописи. Вторая важная мысль заключалась в том, чтобы вовлечь детскую аудиторию в процесс концерта, что очень актуально на сегодняшнем этапе отчуждения детей от культуры. Детское восприятие мира очень изменилось по сравнению с тем, каким оно было 10-15 лет назад. Раньше дети воспринимали искусство в основном из концертных залов, телевизора и радио. Сегодня каждый семилетний ребенок имеет мобильный телефон, те, кто постарше, постоянно общаются с компьютером, и 90% информации из этих источников либо является музыкой, либо сопровождается ею. Как правило, при этом можно смотреть то, что слушаешь. Это принципиально другой способ получения информации. И если нет видеоряда, невероятно сложно задержать внимание юного слушателя на длительный период, который необходим для восприятия серьезного музыкального произведения. Это обстоятельство требует от организаторов музыкальных мероприятий для молодой аудитории особого подхода. И поэтому на наших концертах музыка сопровождается специально созданным «под нее» видеорядом.

На последнем фестивале два концерта были «интерактивными» – дети рисовали картинки, из которых потом был сделан видеоряд. Мы всегда стремимся вовлечь детскую публику разными способами – общаемся с ней в процессе концерта, задаем какие-то вопросы, предлагаем подвигаться под музыку. У детей была возможность близко познакомиться с инструментами, которые многие, возможно, до сих пор не видели: вибрафон, арфа, такие редкие ударные, как например, чаймс или фруста. А на закрытии выступали лауреаты конкурса «Щелкунчик», и каждому из них можно было задать любой вопрос из зала. Спрашивали, например, о том, кто сколько часов в день занимается, чем интересуется кроме музыки. Одна девочка лет пяти спросила исполнителя: «Как это у вас такие длинные руки и вы так быстро ими играете?» Такое общение убирает линию раздела между сценой и залом, что важно на первых порах общения детей с искусством. Они перестают чувствовать себя «задавленными» серьезностью музыки, несмотря на то, что музыка действительно исполнялась вполне серьезная: Шопен, Лист, Шуберт, Скрябин.

– В этом году – 25 лет, как вы возглавляете школу. Как получилось, что в достаточно молодом возрасте вы стали директором, и какие цели перед собой тогда ставили?

– В моей жизни это был серьезный поворот. Я был выбран общим собранием коллектива, что сегодня не может произойти в принципе, потому что не предусмотрено нормативными документами. Кстати, наш учредитель выступал против того, чтобы я получил должность директора, учитывая мой возраст и отсутствие опыта руководства. К тому же я не был членом КПСС, что в 1989 году еще имело значение. В этой ситуации мнение коллектива сыграло решающую роль. Вообще это событие очень соответствовало духу перестроечного времени. На выборах я выступал с собственной программой, в которой изложил задачи, связанные с судьбой коллектива (а он беспокоился, что будет в связи с переменой руководства) и с развитием школы. Просматривая недавно эти тезисы, я нашел, что все мои обещания были выполнены.

– Что тогда было самым главным для развития школы?

– На мой взгляд, сохранить то, что было создано до меня: дух школы, сам коллектив и упорядоченность внутренней деятельности. Чтобы работающие люди продолжили делать то, что они делали на протяжении предыдущих лет, максимально отдавая свой талант, свои знания детям. И чтобы ни у кого не возникало сомнений в сохранении устоявшихся традиций, которые, как показало время, оказались наиболее прогрессивными в российском образовании. Я имею ввиду традиции, заложенные в таких школах-десятилетках, как Гнесинская. Они настолько удачно воплощали задачу, ради которой создавались, – достижение профессионального роста в области исполнительского искусства, – что в процессе многочисленных реформ в образовании с конца 90-х годов именно этот опыт так или иначе заимствовался и был применен к школам языковым, математическим, физической культуры. Именно профильные школы стали лидерами в силу того, что концентрация внимания на каком-то одном направлении создает среду, привлекательную для детей определенного склада, и усиливает влияние этой среды, будь то музыканты, математики или спортсмены. Это сразу создает необходимость в преподавателях высокого уровня, в свою очередь все выше поднимается планка при отборе новых детей и так далее. Я не говорю, что все школы должны быть такими, но это очень серьезная структура, которая дает очень сильный эффект в образовании.

– В связи с затянувшейся многолетней реконструкцией здания школы на Знаменке произошло ее территориальное раздробление. Как вам удается сохранять единство школы все эти годы?

– Когда возникла необходимость ремонта, мы сначала переехали в Гостиный двор на Ильинке, затем прибавились помещения на Сретенке, при этом часть детей и администрация, в том числе и я, оставались во флигеле на Знаменке до 2010 года. А когда там уже нельзя было находиться, мы с начальной школой переехали на Цветной бульвар. Двенадцать лет, начиная с 2002-го по настоящий момент, прошли под знаком разделения коллектива на три части. На Ильинке были большие помещения и там разместилась общеобразовательная часть школы, на Сретенке нам достался жилой фонд Москвы – комнаты мы переоборудовали под небольшие классы для индивидуальных занятий. Административные помещения, буфет, мастерские, администрация, бухгалтерия – все это было везде понемногу разбросано.

Наш коллектив привык жить сплоченно, но был вынужден разъехаться. Основная проблема заключалась в том, что общеобразовательная школа и педагоги по специальности, занимаясь с одними и теми же детьми, но находясь в разных местах, не имели возможности оперативно обсудить друг с другом успехи ребенка в одной сфере, чтобы помочь в другой, как это было до разделения. Понятно, что нагрузка у наших детей превышает нагрузку в обычных учебных заведениях: после 5-6 занятий в общеобразовательной школе надо быстро поесть, потом поехать на специальность, потом приехать домой и еще несколько часов позаниматься. У них много времени уходит на дорогу, и они не всегда все успевают, но не потому, что нерадивы или ленятся, а потому что организм сам начинает регулировать степень нагрузки, которую способен выдержать. Возникают пропуски занятий, и, придумывая выход из положения, ребенок начинает обманывать. Педагоги не созваниваются каждый день, чтобы выяснить, что произошло с тем или иным учеником. Если бы они все находились в одном здании, то в любой момент могли бы спросить: «А Леша куда делся, он действительно к конкурсу готовится?..»

– Эпопея с реконструкцией длится, как вы заметили, вот уже 12 лет, и ускорить процесс, кажется, не помогали ни постановления московского правительства, ни поручение президента – сроки окончания переносились снова и снова. И вот, наконец, работы вышли на финальную стадию. Как вам все-таки удалось добиться своего?

– Я всегда был уверен в том, что дело, за которое я взялся, правое. Успех в данном случае обусловлен искренностью и благородством самой цели – достойной того, чтобы за нее бороться. Как говорится, «делай, что можешь, и будь, что будет». Мне приходилось вступать в «единоборство» с людьми разного уровня притязаний, в том числе представляющих так называемый административный ресурс. «Посторонний» интерес к зданию был самый серьезный – место, где находится школа, очень дорогое. В нулевые годы в сфере московской недвижимости происходила настоящая вакханалия – сплошь и рядом принимались бесперспективные решения в угоду сиюминутным частным экономическим интересам, и это нанесло ущерб и жизнедеятельности города, и его внешнему виду.

Несмотря ни на что, наше здание удалось отстоять, и, думаю, до конца этого календарного года в нем все будет сделано. В законченном до известной степени виде оно будет сдано уже к сентябрю. Школа станет в три раза больше, чем была: было чуть более 3000 метров – станет 10000. Рояльный парк будет полностью состоять из инструментов Steinway, появится немецкий духовой орган, которого раньше у нас не было, аутентичные инструменты XVII-XVIII века для отделения старинной музыки.

– Как вы относитесь к волнующей всех реорганизации школ?

– Что касается движения к укрупнению школ, я считаю, что на эту тему очень много кривотолков и необоснованных беспокойств. Так называемой реформы художественного образования нет – есть только административная реформа художественного образования. А это существенная разница, и если бы изначально все было правильно сформулировано, то у всех было бы меньше волнения. В свое время музыкальные школы Москвы не имели своего юридического лица, потом они его обрели – произошла административная реформа. Но никто из педагогов, как говорится, и ухом не повел, потому что их деятельности это никак не коснулось. Теперь происходит то же самое, только в обратном направлении, и тут вдруг все всполошились…

– Если произойдет административное слияние вашей школы и семилетки, неизвестно, кто будет руководителем укрупненного центра?

– Этот вопрос должен решить учредитель, исходя из целесообразности и эффективности того или иного руководителя. Я такой же чиновник на контракте, как и другие директора, но меня этот вопрос не особенно волнует, потому что я работу всегда найду.

При принятии решений на любом уровне учитываются разные составляющие. Сегодня последнее слово, к счастью, оставляется за экспертами. И мнение о том, что «чиновники там наверху все решают», неверно. Я, будучи в разных чиновничьих кругах в качестве и члена Совета при Президенте РФ по культуре и искусству, и эксперта в Министерстве культуры России и Департаменте культуры города Москвы, вижу, что если общественность выражает беспокойство по каким-то вопросам, то чиновники уже не оставляют это без внимания, они понимают свою обязанность реагировать на нужды общества. И реакция, особенно если вопросы широко освещаются в СМИ, обязательно будет. Чем больше диалога, тем яснее происходящее

.