Накануне VI фестиваля актуальной музыки «Другое пространство», где дирижер Владимир Юровский был занят в четырех масштабных программах, он дал еще два концерта в абонементах Московской филармонии. Один посвящался музыке по преимуществу французской (Дебюсси в оркестровке Фараджа Караева, Сен-Санс и опять Дебюсси), другой – по преимуществу немецкой (Мендельсон, Рихард Штраус, Шнитке). В первом солистом выступил Люка Дебарг, чье имя привлекло значительную часть публики: послушать вместе музыкантов столь разного темперамента было, действительно, любопытно. Событием куда большего значения представляется исполнение Третьей симфонии Шнитке – и как предисловие к «Другому пространству», и само по себе.

* * *

Нельзя сказать, чтобы музыку Шнитке играли у нас редко, и тем не менее в московских сезонах она возникают волнообразно, не всегда в связи с круглыми и полукруглыми датами: если не говорить о киномузыке и миниатюрах, крупные сочинения Шнитке услышать в Москве можно 10-15 раз за один сезон и 2-3 за другой. В любом случае речь о музыке камерной – произведения Шнитке с участием симфонического оркестра мы слышим отнюдь не каждый год. И то в первую очередь Виолончельный концерт № 1 или Кончерто гроссо № 2, которые раз в несколько лет все-таки играют. Но чему удивляться, если даже иные симфонии Шостаковича исполняются у нас раз в полтора десятилетия?

Примерно так же обстоит дело и с симфониями Шнитке: нетрудно вспомнить, что Первую в Москве последний раз представлял Геннадий Рождественский в 2005 году, Седьмая, Восьмая и Пятая звучали годом раньше, к 70-летию со дня рождения автора, – 14 лет назад! Еще дольше не было Второй, Третьей и Шестой; о Девятой лучше не вспоминать: одну ее редакцию, подготовленную и исполненную Рождественским в 1998-м, автор дезавуировал и вскоре умер. А другую, сделанную Александром Раскатовым и авторизованную вдовой Шнитке, в 2008-м Юрий Башмет интерпретировал так, что от скуки умирали и оркестр «Новая Россия», и публика в зале. Больше везет Четвертой – благодаря существованию камерной версии она периодически встречается в программах «Студии новой музыки». Наконец повезло и Третьей.

Из всей «московской тройки» Шнитке для Юровского особенно важен: он исполняет и Денисова, и Губайдулину, но музыке Шнитке в 2009 году посвятил целый фестиваль «Меж двух миров» в Лондоне. Это название можно понимать по-разному; самый очевидный вариант подсказывают слова композитора: «Реальность поместила меня, не имеющего ни капли русской крови, но говорящего и мыслящего по-русски, жить здесь. Я стал ощущать двойную чужеродность – как полунемец и как полуеврей». Вероятно, это мироощущение близко и Юровскому, чья биография в равной степени связана с Россией и с Германией. Неудивительно, что для своей первой записи с Оркестром Берлинского радио Юровский выбрал в 2014 году именно Третью, наиболее «немецкую» из симфоний Шнитке, а теперь представил ее и в Москве.

В столице Юровский исполнял Шнитке и прежде: и Виолончельный концерт № 1 с Александром Князевым, и Pianissimo... на IV «Другом пространстве», и фрагменты оперы «История Доктора Иоганна Фауста», увенчавшие масштабную программу о Фаусте. Третья симфония стала на данный момент вершиной этого пути – наверняка не последней. Она была заказана к открытию нового зала «Гевандхаус» в Лейпциге, где впервые и прозвучала в 1981 году в присутствии автора, дирижировал Курт Мазур. С точки зрения четырехчастной формы, это самая традиционная – по крайней мере, среди первых пяти – из симфоний Шнитке, впрямую наследующая традиции от Гайдна до Малера. Основана она на десятках квазицитат и звуковых монограмм, символизирующих имена композиторов от Баха, Моцарта и Вагнера до Шёнберга, Хиндемита и Циммермана: грандиозное признание в любви немецкой музыке, одновременно разрушающее и воссоздающее такое наивысшее ее воплощение, как симфония.

Все это важно иметь в виду, слушая Третью, но необходимо ли это знать? Как было сказано в 1999 году в одной из статей к 65-летию композитора, «время работает на музыку Шнитке». Как уточнил десять лет спустя его биограф Александр Ивашкин, «Шнитке стал восприниматься просто как композитор ХХ века, он выписался из советского контекста. В программе фестиваля "Меж двух миров" неслучайно нет Шостаковича, зато есть Бах, Гайдн, Вагнер, Берг, Веберн – Шнитке представлен как продолжатель скорее этой традиции». Говорить о неотделимости музыки Шнитке «от политического и социального контекста» сегодня, слава богу, перестали. Отделить ее от истории создания невозможно и бессмысленно, и тем не менее сегодня Третья производит грандиозное впечатление сама по себе; нас восхищает в первую очередь величие замысла и его воплощения, а не сложность технических задач, которые поставил перед собой автор, хотя читать об их решении очень интересно.

* * *

Здесь время сказать об интерпретации Владимира Юровского, представленной в записи Оркестра Берлинского радио и развитой в московском исполнении Госоркестра. Насколько же у нее мало общего с записью Геннадия Рождественского 1984 года! Да, возможности звукозаписи невероятно выросли за тридцать лет, а в интерпретации Рождественского тогда по определению не могло не быть оттенка фиги в кармане. Но вдобавок Рождественский как будто пытается высветить, подчеркнуть все разнообразие элементов партитуры, в его прочтении поначалу звучащей воплощенным хаосом; неслучайно вторая часть в гайдновско-моцартовском духе звучит у него настолько контрастно по отношению к первой, а третья вновь бьет слушателя по голове.

Удивительно, что Юровский, которого мы также знаем как интерпретатора в первую очередь аналитического склада, этого хаоса в Третьей то ли не увидел, то ли тщательно спрятал: он окунулся в партитуру с таким вдохновением, каким были отмечены его исполнения «Манфреда» Чайковского, «Симфонических танцев» Рахманинова, «Альпийской симфонии» Рихарда Штрауса. Кстати, на стыке стилизованных монограмм, звучащих во второй части вслед за квазицитатой из «Хорошо темперированного клавира», слышится даже намек на вступление к Третьему фортепианному концерту Рахманинова. Это может быть и обманом слуха, и результатом того, что с некоторого момента сочинение продолжает созревать само, уже обгоняя авторский замысел. Согласно которому, здесь отмечено большинство великих имен немецкой музыки от Генделя до Штокхаузена: среди них Мендельсон и Рихард Штраус, чью музыку Юровский неслучайно включил в первую часть программы.

То, что Штраус – «его» композитор, Юровский подтверждал уже неоднократно; в «Четырех последних песнях» оркестр буквально творил чудеса. Великолепные соло валторны, дуэт флейт, монолог скрипки – все это было великолепно отрепетировано и исполнено. Не так уверенно чувствовала себя Надежда Гулицкая (сопрано), чей голос несколько «плыл» в верхнем регистре; из того, что ей доводилось петь с Юровским, «Лулу-сюита» Берга, кажется, подходит Гулицкой куда больше.

Об исполнении «Реформационной» симфонии Мендельсона, открывшей вечер, впору писать отдельную заметку: и о том, как недооценен у нас этот гениальный композитор, и о том, насколько эта симфония более необычна и загадочна по сравнению с заигранной «Итальянской», и о том, что Юровскому впору ее повторить, как он повторял в Москве с перерывами в год-полтора особенно важные для него сочинения.

Однако впечатление от симфонии Шнитке все же гораздо сильнее – в первую очередь от того, сколько гармонии и красоты обнаружил в ней Юровский. И не то чтобы так уж была слышна прямая связь между Мендельсоном, Штраусом и Шнитке, важнее другое – ощущение принадлежности их к единой линии развития европейской музыки, где место каждого в равной степени несомненно. А в случае Шнитке еще и потому, что он наследует в равной степени и Малеру, и Шостаковичу, в особенности как раз в Третьей симфонии. Говоря об ужасах и безобразии ХХ века не впрямую, как в Первой, родившейся из музыки к документальному фильму «И все-таки я верю...», но через размышление об истории искусства нескольких столетий.

Если во множестве сочинений ХХ века, у того же Шнитке, мы слышим, как друг на друга наслаиваются диссонансы, множась, то у Юровского начало Третьей симфонии звучало, как рождение гармонии, которой так тесно в себе самой, что она начинает размножаться делением. Конечно, и здесь может возникнуть хаос, но этого не произошло – вторая часть с ее классицистским звучанием предстала как развитие первой, а не как контраст. А третья с четвертой если и шокировали, то потусторонней красотой звучания валторн, тромбонов и электрогитары, а затем «забытой мелодией для флейты» и негромким пафосом финала.

Исполнение симфонии имело и несколько внемузыкальных смыслов. Во-первых, это был день рождения Шнитке. Во-вторых, в тот день прощались с умершим тремя днями раньше басом Максимом Михайловым, постоянным участником программ Юровского, и музыка Шнитке с ее неизменным привкусом похорон здесь была особенно уместна. В-третьих, накануне фестиваля «Другое пространство» Третья симфония звучала как своего рода водораздел, точка, из которой новая музыка оглядывается на старую. Но говорила она не о том, что совсем недавно была новой, а о том, что искусство вечно.

Фото Веры Журавлёвой