– Алла Михайловна, в чем коренные различия в системе российского и английского вокального образования?

– У нас вокалист занимается в среднем два раза в неделю с педагогом по специальности и один раз с концертмейстером. Этого недостаточно. Кстати, когда я училась в консерватории, мы занимались с педагогом четыре раза в неделю. В Англии, помимо встреч с педагогом два раза в неделю, студенты еженедельно посещают классы немецкой Lied, французского романса, русского репертуара, английской старинной музыки и ораториального пения. Каждый из этих предметов ведет человек, который, во-первых, является аутентичным носителем языка, а во-вторых – признанным специалистом в своем жанре. Обучение на бакалавра длится три года, затем два года магистратуры, а после этого еще на два года студенты поступают в оперную студию, Театр имени Бриттена. Спектакли в бриттеновском театре ставят известные мастера – приглашаются дирижеры, режиссеры из «Ковент-Гарден», причем в конце каждого триместра дается премьера! Однажды я участвовала в постановке «Соловья» Стравинского – это было очень интересно, каждый студент имел возможность пройти со мной партию, я присутствовала на всех репетициях.

В Королевском музыкальном колледже есть класс, который называется «Дуэт», – имеется в виду голос с фортепиано. Его ведет Роджер Виньольс – потрясающий пианист и концертмейстер. Нам, певцам, часто не хватает интеллектуального понимания музыки, у пианиста оно бывает глубже. А если этот пианист еще говорит на нескольких языках и ориентируется во всех стилях, мы должны безусловно слушаться и с благодарностью принимать все его советы. Мне очень повезло – буквально на первых курсах Московской консерватории ко мне проявил интерес композитор и пианист Михаил Ермолаев-Коллонтай. Я в то время была еще девчонкой и мало что понимала, а он слышал и знал гораздо больше меня. Он добивался от меня верхних обертонов – со мной так в консерватории никто не занимался! Мы сделали с ним «Детскую» Мусоргского, вокальный цикл Прокофьева «Пять стихотворений Ахматовой», романсы Глинки, и с этим репертуаром я выигрывала свои конкурсы.

– Сейчас принято говорить о национальных вокальных школах?

– На самом деле есть единая для всех школа бельканто – никто ничего лучше не придумал. Все национальные различия связаны исключительно с особенностями языка и историческими музыкальными традициями.

ТОН НА КОНЧИКЕ ШПАГИ

– Что же главное с точки зрения бельканто?

– Прежде всего, должен быть от природы красивый голос, который в результате обучения ставится на дыхание. Люди несведущие думают, что человек поет горлом. Но это не так, в горле находятся только связки, горло как таковое в пении должно отсутствовать. Человек поет воздухом. Воздух, попадая в резонаторы, вибрирует – горло должно быть открытым и полностью расслабленным и не мешать этому потоку дыхания постоянно снабжать реверберацией наши лобные пазухи. Это сложная система, на пальцах ее не объяснить.

Очень часто неопытный человек следует за мелодией: мелодия идет наверх – и он туда же, мелодия вниз – он рычит внизу. На самом деле голос должен все время звучать в верхних резонаторах и никогда оттуда не уходить. На одном мастер-классе в гимназии для девушек я привела пример: представьте себе веревку, на которой вывешено белье для сушки. Она должна быть всегда натянута, независимо от того, что на ней висит, – брюки или майка. Так и голос должен быть все время «натянут». Когда я не могу добиться понимания от своей ученицы, я говорю еще и так: представь, что ты держишь на вытянутой руке шпагу, – твой тон рождается на кончике этой шпаги. Бельканто – это когда голос звучит над тобой, он – словно облако, словно нимб над головой у святых. И в наибольшей степени это зависит от того, как хорошо человек опирает на дыхание. Представьте себе, что вы берете стакан с водой, опускаете туда коктейльную трубочку и начинаете выдувать через нее воздух так, чтобы вода бурлила постоянно, не выплескиваясь и не затухая. Вот этот принцип подачи воздуха должен быть всегда. Вокальная фраза длится от одного вздоха до другого, и нужно использовать этот воздух, не прекращая его выдувать все время. Как однажды сказала Дженет Бейкер на мастер-классе в Королевском колледже, &laquodo not chop the line!» – не разрезай линию.

Безусловно, идеальному певцу необходим артистизм – чтобы то, что он делает, полностью захватило слушателей. Я не люблю певцов, которые исполняют одни рулады. В свое время я ушла с концерта Чечилии Бартоли в Париже, потому что я не могла это слушать, мне было просто неинтересно.

– Несмотря на то, что техника у нее соответствует школе бельканто?

– Да, но там не было музыки. Там была безумная энергия, виртуозные рулады, но музыки не было.

Я внимательно слежу за творчеством Анны Нетребко – она для меня абсолютная примадонна. Я слушала ее записи, когда она еще только-только вышла из консерватории. Она прекрасно научена, у нее был замечательный педагог – Тамара Новиченко, которая воспитала и победительницу проекта «Большая опера» Веронику Джиоеву, и многих других певцов. Голос у Нетребко звучит кругло и он темного тембра, при этом ей ничего не стоит взлететь на самые высокие ноты диапазона и делать там что угодно. Поэтому она так всем и нравится.

– Согласны ли вы с утверждением, что в последние годы намечается тенденция к стиранию индивидуальности голосов? Если, например, послушать записи начала века, практически у каждого певца есть свой, характерный тембр.

– Если голоса очень хорошо научены, может показаться, что они похожи. Но в данном случае это не минус, а плюс, – они похожи своей хорошей выучкой. Отличаться они могут только тембральной краской, особенностью интерпретации, но это чуть-чуть. Раньше голоса отличались сильнее, и это шло вразрез с красотой чистой вокализации. Я за то, чтобы пение было идеально в техническом смысле. Тогда голоса сливаются в идеальный ансамбль – а этого так редко можно добиться!

«ТЕПЕРЬ Я БУДУ ВАМ ВМЕСТО МАМЫ»

– Вы учились у Нины Дорлиак. Как она преподавала?

– У Нины Львовны существовал целый ряд упражнений, которые отшлифовывали постановку голоса. Я не понимала, что она со мной делает, я была, как кусок глины, из которого она лепила. Но я понимала музыку, чувствовала ее всем существом, и мне это помогало. А дыханием она не занималась. Считалось, что должно быть диафрагмально-реберное дыхание, а как это нужно было делать, я не понимала. Сейчас я своим ученицам все это рассказываю – как брать дыхание, как дышать, как все мышцы вокруг талии поддерживают диафрагму, почему они должны быть разработаны. У нас всегда считалось, что певицы не должны дышать глубоко. А я за время своей работы на Западе поняла, что дышать нужно гораздо глубже! И в зависимости от того, высокий тон или низкий, давать подсвязочное давление чуть больше или чуть меньше, но главное – не уходить из верхней форманты.

В России любят большие громкие голоса. На Западе к этому относятся осторожно – если появляется русский певец с большим голосом, все ждут, что он сразу начнет «качаться», потому что идет слишком сильный напор.

– У самой Нины Львовны голос был небольшой.

– Очень маленький.

– Лично меня в ее пении поражает удивительная естественность!

– В этом смысле Нина Львовна была уникальной певицей. Для нее поэтическая составляющая была если не больше, то одинаково важна с музыкальной. Что такое пение? Это омузыкаленная речь. Она должна быть естественной. Вероятно, поэтому Святослав Теофилович однажды сказал, что большего удовольствия от музыки, чем когда аккомпанировал Нине Львовне, он не получал.

– Нина Львовна приводила какие-то образы?

– Практически нет.

– А показывала?

– Она ничего не показывала. Когда я поступила в консерваторию, ей было уже 68 лет, и голоса уже не было. Но она влияла на нас всем своим существом, тем, что вместе с нами дышала, пронизывала своей энергетикой. А говорила она мало: «подальше, поближе, вперед, назад» – я никогда не понимала, как?

– То есть вам не хватало методики?

– Да, очень не хватало.

– А в силу чего тогда воспитанники Дорлиак становились выдающимися певцами?

– Наш класс в первую очередь отличался особенной атмосферой, наши пели культурнее остальных, всё всегда было прекрасно сделано в музыкальном плане, и, конечно, смысл исполняемой музыки всегда был как на ладони. А выдающихся певцов, кстати, было не так уж много. В свое время Нина Львовна сказала, что только два процента певцов попадают на профессиональную сцену. Я тогда ужаснулась, но это так и есть. Она говорила: «Я не понимаю, зачем они приходят учиться петь, – они думают, что это легко? Это нелегко. Пускай идут в продавщицы…»

– Она держала дистанцию?

– Я ей сразу понравилась, и меня она с самого начала приблизила к себе. По четвергам мы занимались у нее дома, и помню, в один из первых моих приходов она посадила меня на диванчик, села рядом со мной и сказала: ну вот, Аллочка, я теперь буду вам вместо мамы. Так это и было. Она очень внимательно ко мне относилась – меня лелеяли, холили, любили и любовались мной, и этого сердечного тепла мне потом всю жизнь недоставало. Она часто сопровождала Святослава Теофиловича на гастролях и всегда привозила нам, своим ученицам, маленькие подарочки. Она по-настоящему была вовлечена в нашу жизнь.

– Я заметила, что ваш репертуар во многом соприкасается с репертуаром Нины Львовны: «Детская» Мусоргского, «Гадкий утенок» Прокофьева.

– Мы с ней были очень похожи как артистические индивидуальности, и даже голоса наши похожи. Что касается репертуара – это было просто попадание в десятку. Я покупала все ее пластинки, «Детскую» в том числе, и все это было абсолютно «мое». Я помню, когда я записала на радио «Гадкого утенка», Нина Львовна специально пришла послушать и отнеслась к этому даже немного ревниво: «Ну что ж, эта молодая интерпретация имеет право на существование…».

– Она оставила какие-нибудь рекомендации по поводу того, как лучше готовиться к выступлению?

– В день концерта, как только проснешься, обязательно надо взять в руки ноты и просмотреть все, что будешь петь. Как она нам рассказывала – «у меня всегда была моя строчка перед глазами». И хорошо бы перед концертом поспать – голос очень любит, когда его холят. Певец – это сосуд, который содержит в себе драгоценную, божественную влагу – голос, и его надо беречь.