– С чего начались ваши занятия старинной музыкой?

– Это произошло как бы само собой, у меня не было выбора. С десяти лет я был органистом, сначала в маленькой церкви, потом в церкви побольше. Бах, Букстехуде, Фрескобальди были мне как родные. Мальчиком я пел в хоре, там тоже не обходилось без Баха. И музыка XIX века для меня – поездка в экзотические края. Хотя как профессионал я должен уметь и это. Так, в прошлом сезоне я несколько раз исполнял Девятую симфонию Бетховена. Мы играли с Венским симфоническим оркестром, который знает ее наизусть, и уже на десятой минуте репетиции я увидел интерес оркестрантов: а у этого парня есть какая-то идея. Идея же проста: когда появились первые симфонии Бетховена, Гайдн был еще жив и мог их слышать. Поэтому играть Бетховена как Малера или Брукнера – ошибка, они из разных миров. Жаль, что это исполнение не записано, я им доволен. Меня несколько раз просили сыграть его, я отказывался, для меня это слишком современное сочинение! Но в какой-то момент мой импресарио просто подписал контракт. Первую и Вторую я исполнял не раз, Шестую тоже, но Девятая – другой мир. Однако вышло неплохо. Мое кредо – сделать все возможное, чтобы композитор был доволен. По крайней мере, попытаться.

– Ваша дискография продолжает расти, несмотря на давний кризис в индустрии. Вы даже открыли свой лейбл – как вам это удается?

– Все началось с полного цикла кантат Баха. Лейбл Erato тогда был куплен компанией Warner, и они перестали записывать классику. Их можно понять, продажи падали: когда-то мои записи продавались полумиллионными тиражами, а для нашего времени и пять тысяч – много. Недостаточно оплатить запись, ее еще нужно продать. Я стал предлагать цикл кантат другим компаниям, но никто не хотел тратиться на завершение работы, начатой другими. Пришлось искать выход, искать спонсоров – тогда банки охотнее давали деньги. Я закончил цикл кантат уже на собственном лейбле. Затем мы взялись за Букстехуде. Денег не хватало, но мы их как-то находили. В отличие от Баха, полного Букстехуде никто никогда не записывал. И он неплохо продается. С Erato было проще – они могли согласиться почти на любую запись, зная, что критический минимум пластинок будет продан. Однако в 2001 году сказали: «Мы вас любим, но кантаты больше записывать не можем». Я был потрясен. Тогда крупные компании стали сокращаться и выпускать лишь записи, на которых могли заработать, – прежде было иначе. Но все не так плохо, посмотрите на рост интереса к виниловым пластинкам, его никто не ждал. Так что вряд ли индустрия полностью умрет. Все же мое имя дает нашим проектам некоторые гарантии, будем продолжать.

– Закончена ли работа над собранием сочинений Букстехуде?

– Да, все диски в одной коробке вышли год назад. Многое записано впервые. Я об этом мечтал с тех пор, как записал все органные сочинения Баха, а четыре диска Букстехуде выпустил еще за несколько лет до того. Для меня он – недооцененный великий мастер.

– Вы три сезона провели как приглашенный артист в Кливлендском оркестре. Как сложилось ваше сотрудничество?

– Мне доводилось работать и с другими американскими оркестрами, Бостонским и Филадельфийским. С Кливлендским у нас был концерт, после которого меня стали приглашать на три недели каждый сезон. У них была просьба: помочь им войти в XVIII век, не меняя инструментов. Американские оркестры очень быстро реагируют. Если просишь играть без вибрато, тут же сыграют, спорить не будут. Они относятся ко мне очень дружески, с ними я как дома. Сейчас меня приглашают за тем же в Лос-Анджелес, в 2017 году я также буду дирижировать Берлинским филармоническим оркестром, в том же сезоне – Немецким симфоническим и Берлинской штаатскапеллой. Это тенденция: традиционные оркестры видят, что не могут идти дальше, играя музыку доромантических эпох с привычным вибрато.

Если бы мне пришлось дирижировать Рихарда Штрауса, я бы не знал, как, и был бы благодарен тому, кто научил бы меня. Традиционные оркестры чувствуют себя примерно так же по отношению к моему репертуару. Главное – не относиться к людям, как к детям или дуракам, надо относиться к ним, как к самому себе. На репетициях я предлагаю задавать вопросы, некоторые задают. А другие просят разрешения сыграть мне, скажем, Баха с глазу на глаз, и я соглашаюсь. Вы удивитесь, как много тех, кто об этом просит, что говорит об их желании расширить горизонты. Вначале аутентичное движение было очень закрытым по отношению к традиционному исполнительству – и это было взаимно. Теперь оба мира куда более открыты друг другу. Многое для этого сделал Арнонкур, который открыт и тому, и другому.

– В вашем расписании много мастер-классов: насколько продуктивен этот вид преподавания?

– Мастер-классы – для тех, кто хорошо умеет анализировать. Если вы пришли просто получить удовольствие, вы ничему не научитесь, вы должны аналитически отнестись к тому, что вам говорят, только тогда в этом есть смысл. Не меньше пользы для музыкантов в том, чтобы присутствовать на репетициях. Ходите на репетиции, задавайте дирижеру вопросы, беседуйте с оркестрантами. Неслучайно у европейских оркестров сейчас много концертов для школьников, открытых репетиций для детей. Я преподаю клавесин, музыковедение, под моим руководством пишут дипломы, диссертации, что мне очень нравится. Иногда даю частные уроки. Но системное образование важнее всего. На мастер-классах вы можете многое рассказать, но проконтролировать усвоение материала почти невозможно.

– Что вам сейчас интереснее – орган, клавесин, дирижирование или все одновременно?

– Последнее, и это моя ошибка: я пытаюсь успеть все. А еще ведь лекции… мне нравится быть музыкантом. И если не будет концертов, я буду просто играть для себя на органе и на клавесине – один из них я выбрать не могу. Мои лекции – о барочной музыке, о том, как ее петь и играть, о ее истории. Я читаю их у себя дома, так как очень ленив, а главное, потому что инструменты и библиотека под рукой, я могу показать студентам нотные рукописи XVII века. Их очень важно подержать в руках, особенно в эпоху компьютеров. Знание не менее важно, чем практика. Знать все невозможно, но стремиться к этому надо.

– Музыкант вашего уровня имеет возможность выбирать программу, которая действительно его привлекает. Интересно ли вам в который раз дирижировать, например, Реквием Моцарта, исполненный вами недавно на фестивале в Вербье?

– Это зависит и от исполнителя, и от организаторов, заказывающих то или иное сочинение, в данном случае Реквием. Я не возражал, а кроме того предложил одну из оркестровых сюит Баха. Мы обсуждали также с Рено Капюсоном концерт Гайдна для скрипки и органа – я был бы рад начать наше сотрудничество с концерта, где бы мы оба выступили солистами. Не получилось. Тогда Рено предложил Третий скрипичный концерт Моцарта, я согласился и сообразил, что никогда в жизни его не дирижировал, хотя он и такой популярный. С виолончельными концертами мне больше везло. Вы видите программу, и вам кажется, будто кто-то часами обдумывал ее. На самом деле это результат переговоров. Ни с одним оркестром не бывает достаточно репетиций, всегда хочется еще. Но если оркестр настроен на сотрудничество, в ваших силах сделать так, чтобы он зазвучал иначе, чем у другого дирижера. Трех репетиций, конечно, мало, но кое-чего добиться можно. Меня давно приглашали в Вербье, но в это время у меня обычно каникулы. А в июле я еще и провожу фестиваль Itinéraire Baroque во Франции. Мы решили его сдвинуть на неделю, так получился мой первый приезд в Вербье.

– Что вы думаете о таких крупных фестивалях? Все больше артистов критикует их, а некоторые и перестают приезжать, как Гидон Кремер.

– Для публики очень привлекательны фестивали, где столько всего происходит. Исполнителю хуже: в первый день у меня было две репетиции, одна с хором, другая с оркестром, на вечерний концерт я не успел. Во второй тоже не успел, должен был заниматься на клавесине. Но публике здесь нравится, особенно публике немолодой и с деньгами: здесь вкусная еда, красивые виды. И я был приятно удивлен тем, сколько народу пришло на встречу со мной. Правда, я был в ужасе, узнав, что главный концертный зал в Вербье – под обычным навесом. Но после первых минут репетиции заметил, что звучит все не так уж плохо.

– «Немолодая» – ключевое слово: аудитория фестивалей стареет, вам не кажется?

– Нет, на любом концерте и в любом ресторане в Вербье – люди самого разного возраста. Хотя каждый фестиваль должен думать над тем, как привлечь молодую аудиторию. Почему не сделать неделю низких цен для молодежи, предложив подешевле и отели, и билеты на концерты? Я часто провожу концерты для детей от шести до десяти лет и вижу, какая это благодарная и открытая аудитория. С ней важно работать, это ведь будущие посетители концертов! Но завоевать публику тридцати – тридцати пяти лет не менее важно. Они бы и рады полюбить классическую музыку, но им некогда: заводят детей, работают, после работы нет сил идти на концерт… и как их привлечь – отдельный вопрос. Такому фестивалю, как Вербье, тоже следовало бы озаботиться концертами для детей и молодежи. В прошлом сезоне мы с Амстердамским барочным оркестром дали двадцать концертов с моей дочерью – актрисой и певицей. Их посетило свыше 25 000 детей! Это был спектакль Oorwurm, где она играла и пела, а оркестр аккомпанировал. Дети тоже приглашались к участию, могли выйти на сцену, стать за пульт. А я дирижировал то во фраке, то в пижаме, то под зонтиком, то в костюме пирата. И слушали очень внимательно, надо лишь найти подходящую форму.

– Два года назад вы выступали в нескольких городах России, собираетесь ли еще?

– Да, очень надеюсь! На меня произвел сильное впечатление Петербург, и я жалею, что видел его так мало. У вас фантастическая публика и фантастические залы. Мне очень понравился новый зал в Петербурге. А больше всего концерт в Москве. Но особенно интересно было отъехать подальше от столиц, проехаться по стране. Какие в Екатеринбурге заинтересованные слушатели, какие доброжелательные, сколько хотят спросить! Вас можно поздравить с такой публикой.

На фото Т. Копман. Фото предоставлено пресс-службой Фестиваля в Вербье