– Анатолий Тихонович, современный мир почти постоянно держит человека в шумной среде, так что человек теряет навык слушать и слышать. А ведь в древности чувству слуха придавалось первостепенное значение, звук считался той силой, которая формирует пространство.

– Звук, про который вы говорите, исходит из человека, живущего с Богом, в согласии с Его волей и заповедями: тогда человек становится «инструментом», издающим ладные и прекрасные звуки. Как писали Отцы Церкви, вся жизнь человека должна быть инструментом. Поэтому главную проблему современной «глухоты» я вижу в нежелании слышать заповеди Божьи.

– Сегодня часто повторяют форму чего-либо, создавая прекрасные муляжи и забывая о сути. Можно имитировать и древнерусскую живопись, и древнерусское пение. Как понять разницу между подлинником и копией?

– Форма и содержание неразрывны, поэтому тот, кто не хочет деградировать, должен пользоваться древними формами, которые наполняются определенным содержанием. У нас нет внутреннего содержания, но есть желание его обрести, и этого, я верю, уже достаточно. Ведь это желание возникает от любви, мы и Богу молимся от любви. Поэтому знаменный распев надо воспринимать как любовное послание ко Христу. Церковное искусство не состязательное, любой храм неповторим и не должен быть повторим. Свой стиль знаменного пения неизбежно появляется, если им долго заниматься, и это зависит не только от поющих, но и от множества обстоятельств: акустики храма, архитектуры, качества росписи стен, от того, какие иконы перед глазами певчих, от духовного и культурного уровня прихожан, священника и еще много от чего.

– XX век был одним из самых страшных в плане отчуждения человека от Бога. Но с другой стороны, именно в XX веке стали открываться и реставрироваться старинные иконы, древние фрески, возрождаться знаменное пение.

– Так, все правильно. Притом что умаляется духовность, стали открываться иконы – для того как раз, чтобы помочь нашей немощи. Серафим Саровский не видел ни одной древней иконы, все были под множеством слоев копоти поздних записей. Иконы тогда еще не расчищали. Оптинские старцы тоже не видели старинных икон и не пели знаменным распевом, а пели сладким гармоническим пением, но это им не повредило, потому что у них была молитва. А сегодня говорить о том, что не обязательно использовать знаменный распев только потому, что его оптинские старцы не пели, как минимум нелепо…

Я не переношу эзотерические разговоры о мистике звука и о том, каким ухом его слышать и чему он соответствует. Заметьте, в православии нет школы пения, разъясняющей технические приемы воспроизведения.

– Неужели в древние времена не было вокальной школы?

– Ее не могло быть. Вся школа была связана с духовными носителями пения, которые предавали свой опыт, заботясь, прежде всего, о внутренней составляющей.

– В начале 20 столетия в русских церквях было уничтожено огромное количество древних фресок. Как такое могло произойти, что даже не большевики, а верующие же люди уничтожали свое духовное наследие?

– Большевизм – это интернациональное явление, и ему гораздо больше лет, чем кажется. Могу привести пример Джорджо Вазари, который сбил в Болонье старинные фрески для того, чтобы нарисовать свои собственные, а ведь он написал историю искусства. А сколько в Европе было сбито готической живописи, которая не соответствовала вкусам священства? В Европе все то же самое, что и у нас. В алтаре расположенной напротив римского Колизея церкви Космы и Дамиана находится мозаика VI века. Внизу – образ Христа и апостолов в виде агнцев. Так они закрыты огромным кардинальским троном. По крайней мере 10 лет назад он там еще стоял. В России в XIX веке в соборе Рождества Богородицы в Ферапонтово, чтобы было светлее в алтаре, расширили в шее храма окна и выбили крылья архангелам письма Дионисия, а на западной стене вырубили образ Христа, и теперь Богородица и Иоанн Предтеча обращены к черной дыре…

Все это происходит от того, что для человека уже дорог не Христос, а собственные амбиции. И странно начинать разговор о церковном пении с технологии – куда направлять звук, в лобную пазуху или в грудь. Даже в светском искусстве все певческие приемы всегда служили конкретным музыкальным задачам. Нет такой вокальной школы, которая бы одинаково подходила и к ренессансному стилю, и к Баху, и к Моцарту, и к Глинке.

– Конечно, сознание ведь менялось...

– В том-то и дело. Поэтому на первом плане всегда стоит образ жизни, и под этот образ «затачивается» человеческий инструмент. На мой взгляд, нельзя серьезно заниматься и рок-музыкой, и барокко, хотя, казалось бы, в плане музыкальном у них много схожего – и в ритме, и в гармонии. Но искусство барокко отражает благородную и возвышенную человеческую жизнь, а для того, чтобы рок по-настоящему играть, надо и вести себя соответствующе. Нельзя быть в жизни пай-мальчиком, а выйдя на сцену, вдруг начать бесноваться. Лично меня рок интересует как музыкальное явление, поэтому я стараюсь отслеживать современные группы. Могу сказать, что после Pink Floyd, King Crimson, Genesis, Yes ни одна группа до их музыкальных высот не дотянулась. Современные группы играют в меланхолию, депрессию, в моде музыкальная шизофрения. Все это фальшь, и я пока не вижу ни одной искренней новой роковой группы. Мне даже кажется, что рэп – явление более искреннее, по крайней мере он не претендует на высокое искусство. Он более склоняется к культу, к магическим заклинаниям, чем к музыке. Конечно, это отражает дух времени, потребность молодежи в религиозном опыте, но ужасно то, что молодые люди не интересуются, от Бога или от дьявола этот опыт. Лишь бы был «экшн», «драйв», «жесть» и патология.

– Как вы относитесь к музыкальному аутентизму? Есть точка зрения, что это направление было не возрождением старого, а поиском новых звучаний.

– Первоначальный аутентизм был сродни неофитскому максимализму. Но увлечение формальными приемами, как мне кажется, в основном закончилось. Леса, с помощью которых строился дом, уже можно сжечь. И оказывается, не так важно, на жильных струнах ты играешь или на металлических, главное – авторская мысль, которая зависит от правильной интонации и артикуляции. Конечно, и жилка, и подставка, и качество инструмента имеют большое значение для правильной артикуляции, но это не самоцель. Например, в иконописи имеет догматическое значение использование минеральных пигментов, однако если вялый рисунок, то и дорогая киноварь, и золото не помогут.

– Недавно вышла книга игумена Петра Мещеринова с переводами на русский язык всех духовных текстов Иоганна Себастьяна Баха. Открыв ее, я был поражен теми духовными сокровищами, которые в силу незнания языка были скрыты. Получается, когда при исполнении Баха не уделяется должного внимания текстам, за бортом остается суть его музыкального послания.

– Это понятно. Как и то, что нелепо исполнять Баха и не быть христианином. Я скажу еще другую вещь: у Баха, где бы он ни работал, всегда были небольшие хоры, человек пять-шесть. И дело было не только в экономических проблемах. Дело все в той же артикуляции, в произнесении слов и в интонации. Послушайте, например, как английский «Персел-квартет» поет лютеранские мессы Баха. Это просто изумительно! После их пения трудно слушать исполнение Баха большими хорами.

И на Руси никогда не было больших хоров: пять человек на одном клиросе – пять на другом. Итого, десять-двенадцать человек, когда сходятся вместе. Что такое хор в древнерусском или европейском понимании до середины XIX века? Это собрание личностей, а не коллектив безликих существ.

– Но ведь есть же народные хоровые праздники, на которых поют хоры просто гигантского состава!

– А это уже другое дело. Пение народное – это не хоровое пение. Это стихия. И в России на богослужении и на крестных ходах, бывает, поет весь народ. Здесь уже не хоровое искусство, а зримое свидетельство духовного единства. В XVII веке Павел Алеппский, архидьякон Антиохийского патриарха, писал, что когда он приехал на Украину, его встречали толпы народа, которые дружно пели, притом очень благозвучно.

– Древнерусские певческие рукописи перевели в нотацию и издали как раз в то время, когда эта традиция стала уходить. Выходит, издали книжку и перестали так петь.

– А это было интуитивное ощущение того, что гибнет знаменный распев, и поэтому его стали, не сговариваясь, фиксировать в разных местах Руси.

– То есть это было сделано людьми, которые понимали угрозу, нависшую над знаменным пением?

– Я думаю, да. И литургию до XVI века не приходило в голову записывать, так как она была у всех на слуху.

– В одном из интервью вы говорили, что у вас была мысль создать для детей специальные сборники на основе средневековых песен.

– Да, для изучения в начальных классах. Конечно, я бы обязательно сделал такой сборник. Полно простой и изумительной музыки, но меня не хватает на все. Главным моим занятием остается древнерусское пение, и сейчас я по-прежнему ищу архиерея, который бы соблаговолил принять наш хор под свое крыло.

– У вас нет постоянного храма, где вы участвуете в богослужениях?

– Владыка Иларион благословил нам по субботам петь в Черниговском переулке в Москве знаменным распевом, но пока еще до дела не дошло.

– А со стороны государства вы получаете поддержку? Все-таки ваш хор с таким уникальным репертуаром – это в определенном смысле национальное достояние.

– Нет, от государства наш хор ничего не получает. Я написал три года назад письмо премьер-министру и министру культуры с просьбой придать хору статус государственного коллектива. Письмо подписали многие выдающиеся деятели культуры, среди которых Юрий Башмет, Денис Мацуев, Никита Михалков, Валентин Распутин, Олег Табаков, Владимир Минин и Николай Петров. Письмо было отправлено в Министерство культуры РФ, где оно автоматом ушло в архив...

– Вашему коллективу исполнилось 30 лет – как вы прослеживаете его эволюцию?

– Люди меняются, и в последнее время я уже не могу конкурировать, например, с хором МВД, где поют несколько человек из нашего коллектива, – там платят много и, главное, стабильно. Мне совсем не хочется идти со своим хором в шоу-бизнес (хотя мы поем и народные, и военные песни, и даже современную музыку): не ради концертов я стал заниматься древнерусским пением.