– Вы дебютировали в Мариинском в «Тоске», после которой внезапно «перескочили» в ХХ век, представив неизвестную нам оперу Даллапикколы. Это была ваша инициатива?

– Идея исполнить оперу «Узник» принадлежала Валерию Гергиеву. Я был в Лондоне на его репетиции, после которой у нас возникла короткая беседа, и он спросил, не интересен ли мне «Узник», чтобы представить его в Петербурге. Я, конечно, сразу согласился. А маэстро Гергиев всегда сдерживает обещания.

– Вы давно знакомы с Валерием Гергиевым?

– Мы оба учились у профессора Мусина. Валерий окончил консерваторию перед тем, как я туда поступил. Он часто приходил в класс, когда уже был дирижером Кировского театра. С тех пор мы и продолжаем дружить.

– У вас было в то время желание тоже дирижировать в Мариинском театре, носившем тогда имя С.М. Кирова?

– Естественно. Но должен заметить, что у Мариинского театра еще не было той мировой известности, которая есть сегодня, когда он воспринимается на одном уровне с Метрополитен-опера. В те годы Театр оперы и балета им. С.М. Кирова недооценивали, Большой театр занимал в Советском Союзе позицию неоспоримого лидера, притом что в Ленинграде тогда пело немало очень хороших певцов. Я здесь успел послушать много опер русского репертуара, Гергиев впервые дирижировал «Манон Леско» Пуччини, впервые после войны исполнили «Лоэнгрина», да много всего было. Тогда же я слушал в Мариинском Малера в исполнении Юрия Темирканова, в филармонии Малера не играли, Евгений Мравинский его не любил (а вот Брукнера дирижировал и на очень высоком уровне).

– Вы впервые дирижировали «Узника»?

– Да. В Европе эту оперу исполняют достаточно часто – в Германии, во Франции, в Нидерландах, в Италии, естественно. А я, так получилось, сделал это в Петербурге.

– Как наши музыканты справились со сложной партитурой?

– Оркестру, который не исполнял «Воццека» Берга и «Ожидание» Шенберга, пришлось, конечно, непросто. На первой репетиции музыканты с удивлением слушали меня – я им рассказал немного о композиторе, и уже на второй репетиции почувствовал другое отношение с их стороны.

Я невольно вспоминал оркестр Венской филармонии. Оркестр Мариинского театра с очень теплым звуком и, когда он играет современную музыку, может передать нечто большее, нежели оркестр, который специализируется только на современной музыке, – особые контрасты. В его исполнении атональное сочинение с обилием диссонансов звучало очень красиво. Меня порадовали сопрано Валерия Стенькина в партии Матери и бас Евгений Никитин в главной партии, неоднократно исполнявший ее в Европе.

– И в момент своего создания, и сегодня «Узник», к сожалению, сохраняет актуальность. Тема насилия не исчезает из нашей жизни, из мировой истории.

– Да, это антифашистская опера. Не знаю, почему ее не исполняли в Советском Союзе, хотя Даллапиккола мечтал о том, чтобы ее там исполнили. Может быть, причина заключалась в сложности музыкального языка. Но ведь в то время музыка и Шенберга, и Берга уже была известна в Советском Союзе. С другой стороны, нам сейчас повезло с исполнением в России, которое, кстати, было концертным так же, как и мировая премьера. Она состоялась в Турине, и ее на высочайшем уровне провел Герман Шерхен. В Концертном зале Мариинского театра прозвучала та же оригинальная версия на итальянском. Любопытно, что под конец войны умерли последние композиторы итальянского веризма. Масканьи умер в 1945 году, словно завершив большую эпоху. Казалось, что после веризма итальянская опера закончилась. Был молодой композитор Луиджи Даллапиккола, писал в основном для хора, об опере не думал. Но наступил страшный момент, когда в Италии ввели расовые законы, а жена Даллапикколы была еврейкой. Он не стал разводиться с ней, решив скрываться. Она потеряла работу, а до того работала в библиотеке, где обнаружила маленькую новеллу неизвестного французского писателя XIX века о Голландии во времена инквизиции XVI века. Либретто написал сам Даллапиккола. Сочинял оперу медленно, будучи, как многие флорентийцы, чрезвычайно скрупулезным, как ювелир, краснодеревщик. Флоренция — город ремесленников. Композитор был большим поклонником творчества Шенберга, но, адаптировав его двенадцатитоновую систему, кажется, пошел еще дальше, чем Веберн, уважая все правила, выдерживая все законы. При этом он написал абсолютно итальянскую оперу, полную страстей, нежности. Додекафония для него психологически мотивирована, это не сухая техника. Узник во многом напоминает нам страдания Христа, Мать – Богородицу, а Тюремщик, становящийся Инквизитором, отчасти Иуду. При этом в опере соединяется несколько слоев: сознание, подсознание и какой-то третий пласт, когда у Узника начинаются галлюцинации. Он тянется к свету, свет в музыке очень точно изображен – свет и воздух. Но света в конце тоннеля нет – приходит Инквизитор и ведет его к костру.