– Борис, расскажите об идее и программе юбилейного концерта в «Новой опере».

– Свое пятидесятилетие я отмечал большим концертом в Дюссельдорфе, на сцене «Немецкой оперы на Рейне» – театра, с которым я связан уже много лет, поэтому что-то аналогичное уже было. На 55-летие захотелось устроить подобный праздник в Москве, тем более что мое желание совпало с устремлениями руководства «Новой оперы» в лице Дмитрия Александровича Сибирцева. Он с энтузиазмом откликнулся на это предложение, и была выбрана дата в начале сезона, максимально приближенная по времени к самому дню рождения, который у меня в августе. Так получилось, что на выбранный день (12 сентября) в Москве было настоящее столпотворение интересных музыкальных событий – в филармонии, консерватории, Доме музыки, то есть конкуренция у нашего проекта оказалась большая.

– Остается только порадоваться за москвичей, у которых есть богатый выбор!

– Да, безусловно. Как я прочитал недавно в статье С.А. Капкова, в Москве на 14 миллионов жителей приходится 370 театров! Это что-то поразительное, нигде в мире ничего подобного нет. На эту статью сразу последовал комментарий веронского театрального агента Франко Сильвестри о том, что в Риме, например, соотношение с Москвой один к семи не в пользу итальянской столицы. Что касается программы моего концерта, то первое отделение составили арии из партий, знаковых для моей карьеры (Эскамильо, Вольфрам, Ренато и другие – своего рода ретроспектива творчества), а второе – целиком акт из «Тоски». На концерте также состоялась мировая премьера – впервые прозвучала Серенада Влада из новой оперы Андрея Тихомирова «Дракула», которую «Новая опера» будет готовить в этом сезоне (на июнь 2015-го запланировано ее концертное исполнение с моим участием).

– Интересно, как восприняли музыканты «Новой оперы» это произведение и каково ваше к нему отношение?

– Оркестранты и дирижер Василий Валитов с большим энтузиазмом его исполняют, им нравится эта музыка. Я же просто влюблен и в свою партию, и во всю оперу, с которой подробно познакомился. На мой взгляд, это именно современная опера, где соблюдены закономерности и требования жанра, в ней современный музыкальный язык, применены разные композиторские техники, но в то же время здесь есть что петь, причем для полного набора голосов, как это принято в полноценных классических операх. Я уверен, что концертное исполнение летом будет иметь успех и эта опера должна в дальнейшем обрести и сценическую судьбу. Надеюсь, она вызовет интерес у профессионалов, а в том, что понравится публике, я не сомневаюсь.

– Ретроспективный подход для юбилейного концерта весьма уместен. Наверное, среди этих и других ваших героев есть особо дорогие?

– К сожалению, так сложилась моя карьера, что я мало пел русскую оперу: четыре баритоновых партии в операх Чайковского, две партии у Прокофьева (Наполеон и Рупрехт) и Грязной в «Царской невесте». Случись же по-другому, я бы с удовольствием пел больше и на родном языке, и русской музыки как таковой, но на Западе, где я в основном работал и работаю, русская опера по-прежнему мало востребована. Главным образом моя специализация – это драматический итальянский репертуар, прежде всего Верди и Пуччини, а также другие веристы (Джордано, Леонкавалло и прочие): меня так воспринимают в силу характеристик моего голоса и на подобный репертуар более всего и приглашают. Но, пожалуй, главное место все-таки занимают вердиевские партии – они же и самые любимые.

– А что с немецким репертуаром? Вы ведь много пели и поете именно в Германии.

– Немецких партий у меня всего две – это Вольфрам в «Тангейзере» и Амфортас в «Парсифале», обе в операх великого Вагнера. Но мне много пришлось петь по-немецки итальянскую и французскую оперу, поскольку в начале 1990-х, когда я перебрался в Германию, еще не было того повального увлечения исполнением опер на языке оригинала, и многие спектакли шли по-немецки. Так я спел по-немецки в «Силе судьбы», «Кармен», «Дон-Жуане» и других.

– Часто появляются новые партии в вашем репертуаре?

– У меня более восьмидесяти партий в репертуаре. Было время, когда я много учил нового для себя и репертуар расширялся стремительно. Но сейчас другой этап в карьере: мой основной репертуар стабилизировался, сейчас в нем порядка десяти ролей. Что-то выпало и, видимо, уже безвозвратно, потому что на такие оперы, как «Свадьба Фигаро» или «Любовный напиток», есть молодежь, которая это может хорошо спеть, но едва ли им пока по силам те партии, на которых я специализируюсь, – Набукко, Риголетто, Скарпиа...

– Ваша первая большая сцена – это Большой театр, в котором вы начинали. Потом был перерыв, когда вы не появлялись в России, и в 2005 году вновь состоялась встреча с Большим. Многое ли изменилось? Каким вы нашли театр?

– Изменилось, конечно, очень многое, что неудивительно, – кардинально изменилась сама Россия, вместе с ней изменился и Большой театр. Но сказать, что я нашел Большой в плохом состоянии, не могу. Большой есть Большой, он был и всегда будет храмом искусства. Развитие идет по синусоиде, и мое ощущение, что Большой сейчас на подъеме. А потом, знаете, интересная штука: стало уже общим местом жаловаться на текущие времена и говорить, что раньше было лучше, а теперь все идет к упадку. Впрочем, так говорили во все эпохи. Если следовать этой логике, деградация уже должна была бы давно все вокруг уничтожить, а на самом деле это совсем не так, и развитие идет по восходящей, что не исключает, конечно, временных ухудшений, проблем, даже кризисов и падений. Но потом обязательно приходит этап возрождения, и Большой театр сейчас именно на таком этапе. Я очень люблю читать исторические труды и вообще очень жалею, что у нас в России история – не главная наука: именно там есть что почерпнуть и чему поучиться. Так вот, за прошедшие тысячелетия, по моему мнению, человечество ничуть не изменилось, оно все то же – с теми же плюсами и минусами. Это же касается и психологической атмосферы в сегодняшнем Большом, человеческих отношений. Есть просто разные люди, разные интересы, они сталкиваются, и от того, какой у них уровень культуры, будет зависеть исход этого столкновения.

Сейчас, как и в конце 80-х, когда я начинал в Большом, есть конкуренция, борьба за роли, стремление делать карьеру, но это нормальные театральные явления. На рубеже 80–90-х в Большой со мной вместе пришло очень мощное молодое поколение певцов, одних баритонов человек семь, и, естественно, это вызывало недовольство и опасение старших. Прошли десятилетия, и теперь уже мы – старшее поколение, у которого состоялись карьеры, и нам в затылок дышит молодежь, которая ничуть не лучше и не хуже, она такая же, со своими амбициями, чаяниями и устремлениями. Это нормально. В советские годы Большой был высшей точкой в карьере любого отечественного певца, сейчас уже ситуация иная, Большому приходится конкурировать с другими мировыми театрами, и, по-моему, у него это получается. То, что у Большого теперь две сцены и его основная историческая площадка обновилась и функционирует в полную силу, – это большое дело. Акустика, по моим ощущениям, ничуть не хуже, чем была раньше, просто к ней надо привыкнуть, как и ко всему новому.

– Наша театральная практика и театральная практика европейская: большая ли разница между нами?

– Полагаю, что принципиальных отличий нет. Все зависит от конкретных людей, которые со сменой места работы не меняются: если человек тут был разгильдяем, то он и там будет работать спустя рукава. Если на постановку собралась упорная команда – значит, будет успех. Если нет – то и результат никого не воодушевит. Мне кажется, что все разговоры о ментальных и психологических различиях между русскими и европейцами с американцами очень надуманны: различия не выходят за рамки некоторых нюансов, не более того. Потом и Запад очень разный: итальянцы более импульсивны и часто необязательны, немцы более аккуратны и организованны. Мне кажется, есть связь с языком, на котором говорят и, соответственно, думают те или иные народы. В немецком должен быть железный порядок слов, поэтому и в действиях у них царит порядок. А по-русски вы можете слова ставить произвольно, как хотите – вот так мы и живем, в известной степени, более свободно и, наверное, с меньшей ответственностью.

– Германия славится активной ролью режиссуры в опере. Ваше отношение к этому явлению?

– Нравится это кому-то или нет, но я думаю, что это объективный процесс. Была когда-то эпоха господства вокала, певцов в опере, потом их сменили дирижеры, потом настало время звукозаписывающих лейблов, которые диктовали условия, составы и сами названия произведений, а теперь пришло время режиссеров. С этим ничего не поделаешь – это этап, который тоже со временем пройдет. По моим ощущениям, режиссер часто слишком доминирует там, где недостаточно убедительное музыкальное руководство, когда дирижер по-настоящему не может сказать свое слово, когда он не харизматичный лидер, – тогда все берет в свои руки режиссер. Но режиссеры тоже очень разные. Режиссер со своим видением и концепцией – это благо для оперы, потому что такой мастер может сделать интересный спектакль, а саму оперу – более понятной и актуальной для публики. Но много, конечно, и случайных людей, не понимающих сути музыкального театра, не разбирающихся в предмете и попросту неталантливых, для которых остается один путь заявить о себе на этой чуждой, по сути, им территории – эпатировать. Бесталанность и неграмотность – к сожалению, этого сейчас стало очень много: режиссеры ставят оперу, но совершенно не ориентируются в произведении, не знают и не понимают музыки. Отсюда постановки, которые даже нельзя назвать модерновыми или скандальными, они попросту плохие, непрофессиональные. Объяснение же, к которому часто прибегают, оправдывая всякого рода актуализации оперных сюжетов, что традиционные постановки не интересны молодежи, я считаю несостоятельным: классические спектакли пользуются спросом именно у молодежи, потому что она еще не знакома с эталонами и ей это интересно видеть. А в той же Германии уже выросли поколения людей, которые вообще не знают, что такое традиционные спектакли, так как же можно утверждать, что они им не нравятся? Поощрением режиссеров ко всякого рода чудачествам занимаются музыкальные критики, у которых наблюдается утомление от оперы как таковой, им-то как раз и хочется все время чего-то новенького, щекочущего нервы, того, с чем они еще не сталкивались.

– Как вы договаривались с режиссерами, чьи идеи для вас были неприемлемы?

– Спорить и ругаться, конечно, не стоит – режиссер не глупее тебя, у него свое видение. Но постараться предложить что-то свое даже в рамках того, что он предлагает, вполне допустимо, и нередко именно такой путь ведет к сотрудничеству певца и режиссера и к хорошему результату. Певец проникается идеей режиссера, в ряде случаев режиссер видит несостоятельность тех или иных своих требований. Это ведь творческий процесс, процесс поиска. Главное, не скатываться к конфронтации, работать во имя созидания, на результат.

– Вы были одним из первых, кто в начале 1990-х уехал – как казалось многим тогда в России, навсегда – работать на Запад. Как быстро вы адаптировались там?

– Довольно быстро, и главным здесь была моя работоспособность и желание петь много и везде. Это же мне помогло справиться с языковой проблемой. Я приехал в Германию с двумя немецкими словами. И выучил язык там уже самостоятельно – по самоучителям, учебникам, телевидению и радио, общению с коллегами. Через три месяца после приезда в Германию я уже говорил на немецком. Кстати, других иностранных языков я тоже не знал, включая обязательный для вокалиста итальянский, – в Советском Союзе это было не нужно. Жизнь заставила все это наверстывать.

– После юбилейного концерта в «Новой опере» как часто мы будем иметь удовольствие слушать вас в Москве?

– У меня сейчас период плотного сотрудничества с «Новой оперой», чему я очень рад: здесь мне комфортно, меня здесь понимают, идут навстречу моим идеям, предложениям. В сентябре я здесь пою «Риголетто» и «Царскую невесту», в октябре – «Набукко». В декабре состоится концертное исполнение «Паяцев» с замечательным сербским тенором Зораном Тодоровичем в партии Канио, я буду петь Тонио. В январе последует концертное исполнение «Мазепы», ну а в июне уже упоминавшийся «Дракула». В «Новой опере» для меня хорошие возможности, у них богатый репертуар, много партий для моего типа голоса.

– Каковы ваши планы на начавшийся сезон вне Москвы?

– Меня ждут 21 спектакль «Аиды» в Германии, «Риголетто» в Норвегии, «Кармен» и «Травиата» в Праге, «Огненный ангел» в Германии, – сезон очень насыщенный, работы много.

– При такой интенсивной сценической деятельности у вас остается время заниматься с молодыми?

– Я пять лет преподавал в консерватории в Дюссельдорфе, но прекратил эту деятельность, потому что все меньше времени оставалось на собственную карьеру. Но с молодыми занимаюсь частным образом и без ложной скромности скажу, что те, кто ко мне приходят, остаются со мной. Один из моих последних учеников, словак Рихард Шведа, недавно замечательно исполнил Дон Жуана в Праге, скоро у него концерт в Братиславе с Эдитой Груберовой. Это очень перспективный молодой вокалист.

– Занимаетесь с любыми голосами?

– Практически да. Ну, пожалуй, лишь с колоратурными сопрано и совсем легкими лирическими тенорами россиниевского плана я бы воздержался работать, все-таки там большая специфика.

– Радует молодежь или бывает, что и огорчает?

– Студенты разные – не могу сказать, что хуже или лучше, чем раньше. И в моем поколении, да, наверное, всегда были те, кто стремился взять от педагога все, что тот может дать, а были такие, кто пассивно воспринимал процесс, ленился, у кого превалировали иждивенческие настроения. Есть много талантливых ребят, хороших голосов и целеустремленных личностей. Я бы хотел пожелать им всем больших успехов и чтобы они хорошо понимали, что никто за них ничего не сделает – всего нужно добиваться самому, своей устремленностью, трудолюбием, желанием постигать, активной жизненной позицией, и тогда обязательно все получится!