Николай Покотыло закончил в 2004 году ГИТИС (мастерская народного артиста СССР Георгия Анисимова). Дипломный спектакль «Евгений Онегин» поставил в Татарском государственном театре оперы и балета. Был художественным руководителем Музыкального театра Республики Карелии. Ставил спектакли в музыкальных театрах Екатеринбурга, Новосибирска, Красноярска, Одессы, Астрахани, Саратова, Краснодара. Сотрудничал с театрами драмы.

— Николай Дмитриевич, какова история ваших взаимоотношений с Красноярским музыкальным театром, куда вы прошли конкурс в октябре прошлого года?

— Это история длиною в десять лет. Первой моей постановкой здесь стал мюзикл Александра Колкера «Овод». Затем последовали «Прекрасная Галатея» Франца Зуппе, «Безымянная звезда» Марка Самойлова, «Марица», «Мертвые души».

— С какими идеями вы как главный режиссер пришли в театр?

— Прежде всего, мне хотелось бы расширить его жанровый диапазон. Первое же произведение, которое я в новом качестве предложил к постановке, – «Мертвые души» Александра Пантыкина и Константина Рубинского, выходит за привычные границы, в которых существовал театр, выросший в свое время из оперетты. Вместо номерной системы (сейчас говорим, потом поем, затем танцуем) – два часа чистой музыки. Вместо сюжетного схематизма – сложнейшая, по сути, оперная драматургия, где все нетипично, странно, трудно. Словом, мы ступили в абсолютно неизведанное пространство, и единственное, о чем думали при начале работы: дотянуться бы до этого произведения.

— Как справлялись с этим материалом артисты?

— После первой читки у них был шок. Но глаза боятся, а руки делают. Все вместе мы погрузились в большую подготовительную работу, и когда материал вошел в сознание, в тело, в сердце, люди влюбились в эту музыку.

Помню, когда мы уже выходили на финишную прямую, в Красноярске установилась 35-градусная жара. А у нас, поскольку мы отталкивались в концепции от образа сонного царства с его подушками и одеялами, были очень тяжелые, объемные костюмы. Артисты работали на пределе сил в невыносимых условиях, и при этом – ни слова недовольства. Была масштабная, трудная, интересная цель, и мы к ней шли, став единым целым.

— Вы начинали здесь с постановки мюзикла доныне здравствующего Александра Колкера. И сейчас, на качественно ином витке сотрудничества с театром, вновь начали с произведения, которое написано, что называется, здесь и сейчас.  Есть ли в этом какая-то тенденция?

— Если говорить об «Оводе», то мюзиклу на тот момент было больше 30 лет. Поэтому тенденция – вряд ли. А Александр Пантыкин мне интересен как мой современник, как музыкант, который идет в сторону усложнения, а не упрощения музыкального языка и формы. Многие наши композиторы, которые работают в жанре мюзикла, точнее – русского мюзикла, берут за основу французский образец с его номерной системой и куплетной формой. Пантыкин же пошел в сторону серьезной современной оперы, более того – в соавторстве с драматургом изобрел новый жанр, назвав свои «Мертвые души» лайт-оперой.

— Что будет интересного в этом сезоне?

— 19 сентября мы презентовали наш обновленный зрительный зал – думаю, его облик станет для публики приятным сюрпризом. А спустя несколько дней открылись гала-концертом, за которым последует блок премьер прошлого сезона – «Марица», «Дон Жуан в Севилье», «Мертвые души». Затем, в 20-х числах октября мы покажем премьеру этно-шоу «Хранители и шаманы. Легенда о любви», в основе которого искусство малых народов Красноярского края. Этот своеобразный в плане вокала и хореографии спектакль, придуманный нашим режиссером-постановщиком Юрием Михайловичем Цехановским, будет поставлен на грант, который театр выиграл в рамках государственного проекта «Год экологии в России».  Ближе к Новому году мы планируем премьеру «Бременских музыкантов». Это будет новый, для многих, может быть, совершенно неожиданный взгляд на известную сказку братьев Гримм, вдохновившую когда-то композитора Геннадия Гладкова на создание гениальной музыки. Постановщиком выступлю я, а делать сценографию мы пригласили очень интересного художника Елену Турчанинову, получившую в этом году «Золотую маску». Закроется сезон премьерой мюзикла молодого московского композитора Евгения Загота «Винил».  Я давно знаком с этим произведением – услышал его несколько лет назад, и с тех пор оно меня не отпускает. Это история о советских «пятидесятниках», о том, как приходил в нашу жизнь джаз – через идеологические препоны, через противостояние приверженцев разных музыкальных стилей, через конфликт поколений и убеждений. По ряду причин мюзиклу не удавалось пробиться на сцену, так что это будет мировая премьера. Надеюсь, он, как и «Мертвые души», станет этапным спектаклем на пути обогащения репертуарной палитры театра.

— Известно, что в вашем реконструированном зрительном зале появились новые кресла, новое половое покрытие, изменилась его цветовая гамма. А решилась ли проблема с акустикой, которая заметно хромала до ремонта?

— Хромала – не то слово. Люди, проектировавшие здание четверть века назад, сделали все, чтобы «убить» акустику зала. Сейчас мы убрали войлочную обивку со стен и покрыли их звукоотражающими материалами. Эффект есть. Если раньше зал был чем-то вроде глухой бочки, в которую голос уходил и непонятно как пропадал, то теперь артисты говорят: «Наконец-то мы слышим отдачу».

— Раньше ваши артисты пели с микрофонами.  Позволит ли новая акустика обойтись без них в опере и оперетте?

— Проблема, с которой сталкиваются многие музыкальные театры и театры музкомедии, заключается в недоукомплектованности оркестра. И мы вынуждены подзвучивать его для того, чтобы выстроить баланс между разными группами инструментов. А это влечет за собой усиление общего звучания оркестра, которое живым звуком – даже если ты великий артист – не перекрыть. Другое дело, если оркестр на сцене. Тогда оркестровая звуковая волна вынесет голос в зал. Я ставил так несколько лет назад здесь оперетту «Прекрасная Галатея», и мы работали без микрофонов. Даже войлок не помешал. Так что, если вы хотите спросить, не разучились ли наши артисты петь без усилителей, отвечу: не разучились.

— Есть ли в организме театра слабое место, брешь, которую вы взялись бы латать в первую очередь?

— У нас прошла реконструкция зрительного зала, и мы с нетерпением ждем момента, когда в театре начнется реконструкция сцены и обновление светового и звукового оборудования – нынешнее морально устарело. Еще 10 лет назад, впервые появившись в этом театре, я был приятно удивлен качеством света и звука. Но сегодня прогресс не идет – летит, и каждые полгода появляются новые линейки театрального оборудования.

— Главный режиссер – профессия по сегодняшним временам дефицитная. В чем, на ваш взгляд, ее суть и почему найти человека на такую позицию в музыкальном театре сегодня проблема?

— Профессия главного режиссера заключается не только в постановке спектаклей, но и в ежедневной работе с труппой как с единым организмом. При этом он должен слышать каждого артиста и искать к нему подход, решая в том числе проблему его занятости в репертуаре. Главный режиссер – это политик. Далеко не каждый может и хочет им быть. Я тоже не с первого захода погрузился в эту профессию. Десять лет назад у меня был опыт художественного руководства труппой, после которого я всячески избегал его повторения. Ездил по стране, ставил спектакли, набирался опыта. В этих разъездах я стал старше и умнее. Поэтому, когда меня год назад пригласили главным режиссером в Красноярский музыкальный театр, я только обрадовался.

— Что бы вы назвали главным плюсом этого театра?

— Это театр-дом, единая семья, которую я ощущаю как свою. Мне дороги эти люди, я отдаю им все свое время и рассчитываю на взаимность.

На фото Н. Покотыло и сцена из спектакля «Мертвые души»