Мировая премьера «Погребальной песни» состоялась через год после кончины Римского-Корсакова: 107 лет назад, в январе 1909-го, в Большом зале Петербургской консерватории сочинение прозвучало в исполнении оркестра графа Шереметева под управлением Феликса Блуменфельда. Позднее Стравинский писал в «Хронике моей жизни»: «К несчастью, партитура этого произведения пропала в России во время революции вместе с множеством других оставленных мною вещей. Я забыл музыку, но хорошо помню мысль, положенную в ее основу. Это была как бы процессия всех солирующих инструментов оркестра, возлагающих по очереди свои мелодии в виде венка на могилу учителя /…/ Вещь эта произвела сильное впечатление как на публику, так и на меня самого». Даже по одному отрывку из мемуаров можно почувствовать силу экспрессии, заложенной Стравинским в мемориальном сочинении.

Оркестровые голоса «Погребальной песни» (ор. 5) были обнаружены случайно – во время капитального переезда консерватории с Театральной, 3 на Глинки, 2. Библиотекарь Ирина Сидоренко, экстренно пакуя ноты, наткнулась на рукописи, «объявленные в розыск» Натальей Брагинской, специалистом по творчеству Стравинского, недавно занявшей пост проректора по научной работе Петербургской консерватории. «Ноты десятилетиями лежали у нас под боком, а мы не знали об их существовании! Но и не могли знать, потому что они не числились в картотеке консерваторской библиотеки: инвентарная книга показала, что их списали в начале 1950-х, когда в СССР имя композитора Стравинского было пугалом космополитизма и формализма. Списали, но не уничтожили, а уложили в глубину бездонного дубового шкафа, замаскировав плотными рядами нот, числившихся на балансе», – рассказала «заказчица» находки.

Программа концерта была идеально и изобретательно скомпонована и не только продемонстрировала тесную связь между учителем – Римским-Корсаковым и учеником, Игорем Стравинским, но и образовала своего рода хронологический триптих. Ее открыла сюита из «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии», после чего прозвучали «Погребальная песнь» и в завершение – сюита из балета «Жар-птица». Все три сочинения обнаружили поразительную генетическую связь, начинаясь с мистических красок и словно питаясь подземными силами народных мифов. Абсолютное родство чувствовалось и в мастерстве оркестрового письма, в стремлении к бесконечному разнообразию в поиске новых звучностей, тембровых микстов, неслыханных гармоний. Но в «Погребальной песне» виделись еще и маски Вагнера. Сознательно или подсознательно Стравинский зарифмовал персону учителя с вагнеровским героем, в частности с Зигфридом, дав в разных ритмоформулах и гармоническом освещении явную отсылку к траурному маршу из «Гибели богов». Но ведь и Римский-Корсаков находился в определенной мере под гипнозом автора «Парсифаля».

«Погребальная песнь», написанная для обогащенного тройного состава оркестра (протяженностью чуть более двенадцати минут), восстановленная при помощи композитора Юрия Акбалькана (ученика Сергея Слонимского), открыла Стравинского отчасти уже и времен «Весны священной» – с рериховскими пейзажами и ритуальными мотивами. В ней слышались и апокалиптические мистериальные скрябинские трубы. Но затмило все оргиастическое сияние «Жар-птицы» с ее нескончаемо фонтанирующей симфонической фантазией, где «учение» Римского-Корсакова с его любовью к русской сказке вспыхнуло в музыке ученика подобно возродившейся птице Феникс.

Валерий Гергиев выступил медиумом, которому, как мало кому другому, подвластно связывать миры прошлого с настоящим и пророчески заглядывать в будущее, где вслед за гибелью страшного Кащеева царства брезжит слепящий свет «всеобщего ликования».

Фото Валентина Барановского