– Александр Борисович, какова основная идея, определяющая замысел вашего спектакля?

– Мы, художник Владимир Арефьев и я, хотели, чтобы спектакль начинался как мюзикл, чтобы не было этой пресловутой «оперности», ведь тут даже привычных оперных арий нет. Точнее, в классическом смысле слова в «Кармен» есть две арии – Хозе с цветком и ария Микаэлы, ну еще гадание Кармен. А все остальное напевается, это набор шансонов, которые могли бы спеть Шарль Азнавур, Мирей Матье, Эдит Пиаф и Ив Монтан. Они могли бы это спеть примерно так, как Луи Армстронг и Элла Фицджеральд пели «Порги и Бесс». Что такое хабанера Кармен? Какая-то песенка-напевка, которую на самом деле надо свинговать, потому что в ее ритме, в этой триоли на сильной доле – зародыш свинга… Петь ее надо именно так, свингуя.

Мое глубокое убеждение, что форма любой национальной оперной музыки XIX века сложилась под влиянием итальянской оперы, но музыкальное содержание взято из своего национального мелоса. Мусоргский и Бизе – это по сути drama per musica…

– С этим как­-то связано ваше предпочтение авторской редакции оперы с разговорными диалогами?

– Я предпочитаю ее потому, что опера «Кармен» так была написана – на родном языке и с драматическими диалогами.

– Мне кажется, небольшой зал Екатеринбургского театра особенно удобен для произнесения диалогов…

– И это тоже учитывалось, хотя у нас, в Станиславском, уже 16 лет идет моя «Кармен» с диалогами. Вообще, когда «Кармен» идет с речитативами Гиро, когда она обрастает дополнительными пультами в оркестре и в нее встраиваются элементы большой оперы, она теряет свою легкость, блеск и очарование. «Кармен» – это небрежная, напевная, стремительная опера, почти оперетта, но с трагическим концом. Очень оптимистичная вещь, заканчивающаяся смертью. И речь здесь идет не о «профессорской семье» (хотя и в таких случается что угодно), а о простых людях. Я бы поставил «Кармен» в колонии для заключенных – там знают, что такое темный бизнес, что такое «переспать для дела», что такое удар ножом, в конце концов.

– Над чем в контексте такого понимания «Кармен» вы работали с исполнителями главных партий?

– Обдумывая спектакль, я, естественно, сочиняю его для конкретных певцов. К Ксении Дудниковой, исполнительнице роли Кармен в этой постановке, я не могу быть беспристрастен. Я ее люблю, пестую. Я ее заметил еще тогда, когда она пела у нас в театре в хоре. В ней есть порода, в ней есть «крупность» большой кошки, львицы, пантеры, столько силы, желания и свободы! До такой степени, что она выходит за границы, ни с чем не считается. Но в ней есть и пластичность, нежность, даже робость… Эта кошка умеет ластиться.

– Как соотносятся премьерные составы солистов екатеринбургской «Кармен»?

– Здесь очевидно, что Кармен и Хозе из первого состава – Ксения Дудникова и Липарит Аветисян – молодая пара, а второй состав – Надежда Бабинцева и Ильгам Валиев – пара более опытная. И спектакли с ними – разные. Но замысел я строил, думая о Липарите Аветисяне (ему всего 24 года) и о Ксении.

– Чем именно этот Хозе привлек Кармен?

– Выбор в каком-то смысле случаен. Сначала Хозе просто прошел мимо, отодвинул ее, не глядя. И она бросила в него цветком с досады – вот невежа! Если бы у нее в руках был платок или расческа – бросила бы тем, что было. А дальше еще случай: Кармен арестована, она просит Хозе отпустить ее. И теперь сантиметр за сантиметром он уступает и отпускает ее, поддавшись ее очарованию. Хозе занимает ее воображение: он месяц сидит вместо нее в тюрьме, и она все больше о нем думает. Потом, придя к ней, он косноязычным солдатским языком рассказывает о том, как ночью, когда жизнь замирала и тюрьма храпела, он нюхал цветок и вспоминал ее, проклиная и любя. Он такой молодой, наивный, трогательный. Кармен забыла, что только что говорила: «Нет, он не годится для нашей работы». Она говорит ему: «Нет, ты должен идти с нами». Она не понимает, что срывает его с почвы, что у них нет будущего, что она не будет рожать ему детей, жить в селе с его мамой и ходить по воскресеньям в церковь…

– Мне кажется, что образ Хозе – наивного, искреннего мальчика, совпадает с тоном всего спектакля – ностальгическим, мальчишеским. Неслучайно одна из самых узнаваемых его примет – мальчики, играющие в корриду с макетами быков…

– Один критик сказал об этой постановке: «Мужской спектакль». Да, он мужской. Мальчики, возникающие на сцене на музыке увертюры и антрактов, это школа тореро. В руках у них тренажеры — бычьи головы с рогами. Но где только возникает школа для настоящих мальчиков – там обязательно стихийно явится школа для девочек. Это вовсе не обязательно некое учебное заведение, это просто школа жизни. И среди этих девочек обязательно будут такие, которые захотят пойти, как Кармен, до конца. Мы ничего не выдумывали. Я же говорил, что в этой среде все должно быть просто и сильно, грубо и наивно.

Фото: Олег Черноус