Одна из узнаваемых особенностей исполнительской манеры Луганского состоит в том, что он позволяет музыке «быть самой собой», не встраивает ее в «концепции», а дает ей «право» свободно изливаться – просто, безыскусно. Неслучайно пианисту так удаются романтические произведения, и его слава одного из лучших интерпретаторов Рахманинова абсолютно заслуженная. Именно романтиков Николай Луганский выбрал для концерта на «Музыкальной коллекции». В первом отделении Чайковский, во втором – Шопен.

Цикл «Времена года» сегодня нечасто звучит на концертной эстраде. Технически не особо сложные пьесы Петра Ильича, сочиненные для журнала «Нувеллист» в середине 1870-х годов, являются в основном достоянием «учебного процесса». Луганский исполнил все 12 «характеристических картин» как единое произведение и дал услышать в них то, на что не всегда сразу обращаешь внимание: это прежде всего отчетливо воспринимаемое шумановское начало. Как известно, Чайковский любил и ценил Шумана за его мелодический дар, за искренность и непосредственность музыкального высказывания, в подражание Шуману написал свой «Детский альбом», и теперь во «Временах года» было неожиданно интересно угадывать реминисценции из шумановских опусов. Так, в среднем разделе «Белых ночей» вдруг ясно предстала знакомая фактура песни «В сиянье теплых майских дней», открывающей цикл «Любовь поэта»; в «Подснежнике» возник знаменитый вопрос «Отчего» из «Фантастических пьес», а в «Жатве» замелькали причудливые образы «Крейслерианы» (и Шумана, и Чайковского объединяла общая любовь к творчеству Э.Т.А. Гофмана).

Вторая и не менее важная вещь, обнаружившаяся в пьесах в общем-то молодого Чайковского, – его удивительное «прозрение» в собственное будущее. В изящном кружении финального вальса («Святки») слышались будущие балеты, в фанфарных возгласах «Охоты» – тожественные полонезы из опер, а в «Осенней песне» – финал Шестой симфонии. Особенно впечатляющим получился мгновенный переход от почти ликующего «Сентября» к скорбному «Октябрю» (Луганский исполнял все пьесы без перерыва): подобный прием композитор использует в своей последней симфонии – резкий контраст между мажорным маршем третьей части и реквиемом в четвертой.

В музыке Шопена пианист больше подчеркивал романтическую рефлексию, нежели жанровые танцевальные истоки. Знаменитый «Полонез-фантазия» был трактован скорее как «воспоминание о полонезе»: густая «сфуматная» педаль, фразировка небольшими рельефными мотивами, выразительное «пропевание» мелодии придавали пьесе ностальгический характер. Четыре мазурки (Des-dur, A-dur, As-dur и cis-moll) промелькнули у Луганского подобно страницам интимного дневника, а в «Баркароле» легко можно было услышать связь с прозвучавшей в первом отделении пьесе «Июнь» (вплоть до общей цитаты итальянской песни).

Завершила концерт Четвертая баллада, также интерпретированная в лирико-ностальгическом ключе. В изломах главной темы явственно определялись интонации «темы креста», но, в отличие от барокко, семантика была иной: размышление о страданиях души, жаждущей встречи с идеалом, но вынужденной мириться с тщетой мира. Интересно, что при сходных психотипах Чайковского и Шопена у русского гения в качестве «убежища надежды» выступает мир детских грез или прошлой «гармоничной» эпохи, а у польского гения надежд практически нет, и в Четвертой балладе это слышно буквально с первой ноты. Впрочем, завершился концерт сыгранным на бис шопеновским фа-мажорным этюдом, в сверкающих переливах которого чувствовался весенний свет.

Фото Станислава Левшина