– Удивительно, что Лизу в «Пиковой даме» вы только сейчас спели впервые в своей карьере.

– Да, более того, «Пиковая дама» стала первой русской оперой, в которой я выступила. Лизу мне предложил исполнить маэстро Марис Янсонс в новой постановке «Пиковой дамы» в Баварской опере в Мюнхене. Лиза в «Пиковой» – это та партия, в отношении которой все время кажется, что ты никак не можешь до нее дозреть, но надо же когда-нибудь и решиться на это. На этой партии певицы растут.

– До «Пиковой дамы» вам предлагали петь в русских операх?

– Мне предлагали спеть в «Катерине Измайловой» Шостаковича. Но условия нашей работы таковы, что певцам не всегда достаются те партии, о которых они мечтают. Я изредка спрашиваю своего агента, не забыл ли он, что я – русская певица? Ведь я могла бы спеть и Татьяну в «Евгении Онегине». Я ни в коем случае не жалуюсь, потому что моя творческая жизнь очень интересная, насыщенная и музыкально, и психологически, но я живу в таком режиме, что должна петь только Верди, в том числе раннего, где много колоратур. А я все же ощущаю очень сильную потребность в русской музыке. Когда-то в оперном классе в Петербургской консерватории я пела в «Мавре» Стравинского, над которой с нами работала Нора Григорьевна Потапова. Еще был консерваторский экзамен, где я исполнила «Травиату» на русском языке. Позже пела в Четырнадцатой симфонии Шостаковича.

– Пригодился вам в освоении партии Лизы богатый опыт исполнения опер Верди?

– Мне всё помогает. Время идет, певец мудреет, обогащается его «кухня». Чем больше повар узнает, тем более вкусными и насыщенными получаются его блюда. Партия Лизы казалась мне трудной еще и потому, что, с одной стороны, написана в плотной тесситуре, и существует традиция исполнения ее зычными голосами, во всяком случае, так было на моей памяти, а героиня эта – особа юная, девушка нежная, доверчивая. И мне очень хотелось уйти от такой традиции и найти краски, чтобы изобразить хрупкое создание. Хотя Лиза, бесспорно, темпераментная, очень эмоционально все воспринимающая. Если внимательно посмотреть на динамику в партитуре Чайковского, то в арии «Ах, истомилась, устала я» оба проведения идут на пианиссимо. Это должно звучать как отчаяние очень сильно уставшего человека. То же самое происходит в знаменитой арии Тоски «Vissi d’arte», и когда ее в полный голос начинают петь в каком-нибудь концерте, мне всегда хочется спросить, знакома ли певица с сюжетом оперы, с драматургией своей партии? Флория Тоска попросту выпотрошена, Скарпиа ее к этому моменту превратил в ноль, морально уничтожил! Отсюда и ее бессилие: делай со мной, что хочешь. Она, абсолютно изможденная, обращается к Богу, это поет ее едва живая душа.

– На прошлых «Звездах» леди Макбет исполняла Мария Гулегина, и эта героиня получилась у нее воплощенной дьяволицей, проводником зла. Ваша леди Макбет кажется как будто менее однозначным, более противоречивым персонажем и больше похожа на ту, которая, раз оступившись, катится в тартарары, затягивая себя и супруга в адскую воронку.

– Леди Макбет для меня, конечно, отнюдь не невинная особа. Всякий раз я пытаюсь найти ответ на вопрос, почему она до сих пор вместе с Макбетом, ведь пора их любви давно прошла да и детей они не нажили? Они оба хотят одного и того же – абсолютной власти, это ведет их вперед. Леди нужна ему как опора с энергией особой, разрушительной, которой она его накачивает. Макбет – сомневающийся, а она на него давит: если бы не ее «мотор», он бы, возможно, не рискнул совершить преступления. На мой взгляд, опера «Макбет» – о леди. Ей важно убить короля, чтобы добиться абсолютной власти. А для Макбета убийство короля – убийство помазанника Божьего на земле, что означает перейти последнюю черту. Для него важно, каковы будут последствия. В тексте выходной арии леди Макбет речь идет о том, сумеет ли Макбет добиться того, о чем мечтает она. Леди готова помочь супругу не только всеми своими силами, но и силами «министров ада», которых призывает в дважды повторяющейся кабалетте. Леди предстает как ведьма. В одной из постановок, в которой я принимала участие, леди выползала из люка, как паучиха из темной паутины.

– Страшно было на первых порах исполнять эту партию?

– Очень. Любопытно, но ее развернутую первую арию я исполняла на двух международных конкурсах вокалистов в Петербурге – конкурсе Елены Образцовой и конкурсе имени Римского-Корсакова. Помню, что на конкурсе Образцовой я в ожидании своего выхода вдруг слышу, что одну участницу жюри остановило, не дав исполнить всю программу. Потом то же самое случилось с другой, третьей участницами. Я перепугалась, и мой концертмейстер предложила мне начать не с романса, а с арии, которой и была Макбет. Я вышла – спела. После этих верхних нот сердце безумно колотилось, дыхание сбилось… И вдруг Образцова из зала говорит: «Отдохни, отдышись». На третий тур я не прошла. Но это уже называется судьба. Но я позже пела и на европейском конкурсе. И когда там узнали, что я пою Мими из «Богемы», очень удивились: «Ну, какая вы Мими? Вы должны петь леди Макбет!». Мой итальянский агент привез меня на прослушивание к дирижеру, который собирал второй состав на Макбет в Турине, где и состоялся мой дебют в «Макбете».

– Как вы преодолели страх перед исполнением такой эмоционально и технически сложной партии?

– Если вы заглянете в партитуру, пролистаете письма Верди, обнаружите множество ремарок, касающихся психологического содержания партии леди, где очень много таких нюансов, как sotto voce, «страшно», шепотом. Оркестр при этом тоже должен как бы разговаривать. Эту партию не надо преподносить так, чтобы сбивать колонны в театре. Все ее выходы требуют пения драматического, это магия.

– То есть эта роль требует от оперной певицы недюжинных драматических способностей?

– К счастью, мне пришлось начинать в Италии. Все дирижеры, коучи, концертмейстеры требовали от меня глубокого понимания итальянского текста. А партию леди Макбет можно драматизировать одними только словами. Мне блистательно показал это однажды знаменитый баритон Лео Нуччи, который пел Макбета в первом составе в Турине. Я тогда не очень хорошо говорила по-итальянски, только глазами делала вид, что понимаю. Так вот Нуччи вполголоса пропел мою партию так, с такими паузами, с таким наполнением пространства, что у меня мурашки по телу бегали. И тогда я поняла, что необязательно эту партию петь стенобитно, чтобы все гремело, падало. Хотя мощный, настоящий голос в этой партии, конечно, нужен.

– У вас нет ни капли налета звездности, хотя все основания для этого есть. Вы ведь любимая певица Риккардо Мути?

– Ну что вы, есть и другие. Просто с музыкантской точки зрения мы с итальянским маэстро часто совпадаем. Нередко он принимает многое из того, что я ему предлагаю на репетициях. В тот момент, когда вдруг возникает импровизация с оркестром и маэстро идет за тобой, это дорогого стоит. Не всегда отрепетированность может гарантировать успех спектаклю, должен оставаться люфт для спонтанности. Необходим постоянный диалог дирижера, оркестра и певца. Маэстро, конечно, может и «расстрелять», если заметит, что кто-то вылетает из единого процесса, которым он управляет, но у него есть полное право требовать, потому что он очень скрупулезно работает. Например, в «Аттиле», «Макбете», «Набукко», «Двое Фоскари», «Эрнани», «Битве при Леньяно» преобладают стандартные формы – ария, кабалетта. Риккардо Мути фанатично предан композиторскому тексту, и если в партитуре написано две кабалетты, значит, надо делать две, все надо исполнять в таком порядке, каком написано, – выдумывать, по мнению Мути, ничего не надо. И я полностью на его стороне, потому что если композитор так написал – значит, в этом есть правда, логика, смысл. Кстати, Риккардо очень любит русскую музыку. Но за русскую оперу он не берется, потому что не владеет русским языком, а он как настоящий перфекционист должен знать семантику каждого слова, его глубину, подтексты.

– Вы пели Леонору в «Трубадуре» Мариинского. Как чувствуете себя в таких неинтересных постановках?

– Да, этот спектакль не помешало бы режиссерски «раскрасить», наполнить, конкретизировать отношения, потому что есть моменты пустые, не хватает взаимодействия героев. Я не говорю о том, что надо лишний раз певцам бегать туда-сюда, но отношения сыграть надо, а этого в спектакле не хватает.

– У вас были искушения зайти на территорию других композиторов?

– Я отказалась от Вагнера, от Моцарта, но это все давно произошло. Когда мне предлагают что-то спеть в перерывах между контрактами, я не в состоянии чувствовать себя в своей тарелке. Например, спеть Донну Эльвиру в «Дон Жуане» Моцарта между леди Макбет и Абигайль невозможно. Однажды я попробовала себя в Моцарте, спев в Триесте донну Эльвиру, но чувствовала себя, как вставной зуб. Меня спасало только то, что Эльвира – очень живая героиня, принимающая Жуана со всеми его недостатками. Из Вагнера мне предлагали спеть Зиглинду в «Валькирии», но я отказалась. Мне нравится Вагнер, но к нему тоже надо много готовиться, к тому же я не говорю по-немецки. Однажды я пела Фрейю в «Золоте Рейна», попав в состав с вагнеровскими певцами. Не знаю, сколько бы мне потребовалось времени, чтобы петь Вагнера так, как они, а по-другому я не хочу.

– Добавятся ли со временем в ваш репертуар героини веристских опер?

– Тоска, как вы знаете, уже есть, может быть, появится Манон Леско. Маэстро Гергиев спрашивал, что бы я хотела спеть здесь, и я предлагаю ему «Андре Шенье» Джордано, которая очень красивая, в ней есть прекрасные хоры, к тому же она не слишком длинная. Из ближайших планов мне надо выучить Елизавету в «Дон Карлосе», Дездемону в «Отелло», которые собираюсь исполнить в Мариинском театре.

– Вы стали солисткой Мариинского театра?

– Да, решила попробовать. Почему бы не петь дома, если все мои друзья здесь, а не все они, к сожалению, могут поехать послушать меня в Европу.