Перетятько постоянно живет в Италии, но ее связи с российскими музыкантами весьма прочны и обширны. На концерте в Большом зале консерватории мы впервые открыли для себя великолепный ансамбль, сложившийся между певицей и пианистом Александром Гиндиным. Их совместная программа «Viva classica» родилась как экспромт, и вполне закономерно, что красной нитью через нее прошла русская музыка, представленная произведениями Чайковского, Римского-Корсакова и Рахманинова.

На контрасте с этим несколько неожиданным показалось обращение к музыке Россини. В обоих отделениях концерта – в конце русских романтических блоков – исполнялись образцы оперного творчества «пезарского лебедя»: певица словно ставила восхитительные росчерки высокого искусства бельканто. Впрочем, музыку Россини О. Перетятько поет очень много, считая этого композитора своим – очень «здоровым» и полезным для голоса. Выпускница Высшей музыкальной школы им. Г. Эйслера в Берлине О. Перетятько в 2006 году прошла и школу Россиниевской академии при фестивале в Пезаро, после которой, по словам певицы, в музыкальном мире ничего уже не страшно. Именно эта школа привела ее на сцены крупных оперных театров, а также на музыкальные фестивали не только в Пезаро, но и в Зальцбурге, и в Экс-ан-Провансе. Оперный репертуар исполнительницы зиждется, прежде всего, на мастерах белькантовой тройки – Россини, Беллини, Доницетти, – а Моцарт и Гендель служат для ее голоса вполне естественной экстраполяцией в музыку более ранних эпох.

Этапной вехой прошлого сезона стал для певицы дебют в нью-йоркской «Метрополитен-опера» (Эльвира в «Пуританах» Беллини). Из русских партий она спела пока только Марфу в «Царской невесте» Римского-Корсакова (в Берлине и Милане на сценах «Штатсопер» и «Ла Скала»). Тяготение русской певицы к русскому репертуару, естественно, велико, но возможность выступать в нем на Западе так мала, что на концерте в Москве прозвучали фрагменты сразу из трех опер Римского-Корсакова. В исполнение прелестных лирических зарисовок – колыбельной Волховы из «Садко» («Сон по бережку ходил»), арии Шемаханской царицы из «Золотого петушка» («Ответь мне, зоркое светило») и арии Снегурочки («С подружками по ягоду ходить») – О. Перетятько вложила невероятно много душевного тепла, подлинного светлого чувства и, несомненно, вокально-актерского мастерства.

Камерный Римский-Корсаков был представлен романсами «Звонче жаворонка пенье» и «Пленившись розой, соловей», и их тончайшая нюансировка предвосхитила обращение к признанной рахманиновской классике – романсам «Сирень», «Здесь хорошо», «Не пой, красавица, при мне» и «Вокализу», которые, однако, финальную точку в русской теме не поставили. Феерические вставные каденции «Соловья» Алябьева, прозвучавшего на бис, окончательно убедили в том, что при природной подвижности и тесситурной раскрепощенности голоса техникой быстрых пассажей и колоратуры певица владеет в совершенстве.

Но в этом мы также убедились еще во время исполнения музыки Россини – романса-импровизации Коринны из «Путешествия в Реймс», виртуознейшей каватины Семирамиды из одноименной оперы и двух не менее виртуозных арий Фьориллы из «Турка в Италии». Пятым номером – в качестве биса – к ним добавилась каватина Розины из «Севильского цирюльника». Академическая основательность и выдержанность стиля были присущи не только мини-блоку Россини, но и всей вокальной программе в целом. Большой вклад в это вносил удивительно чуткий и буквально растворявшийся в голосе солистки аккомпанемент А. Гиндина.

В подборке сочинений для фортепиано – в «Думке» Чайковского, концертном парафразе Листа на тему из оперы «Риголетто» Верди, транскрипции Рахманинова «Колыбельной» Чайковского и рахманиновском «Музыкальном моменте» ми минор – виртуозность пианиста органично сочеталась с яркой романтической экспрессией. А вокальная миниатюра «Вилланелла» бельгийского композитора Эвы Дель Акуа, больше известная как «Ласточка» и прозвучавшая в качестве еще одного биса, романтический настрой целого вечера выразила, кажется, наиболее эффектно и емко.