Юрий Александров и его соавтор Виктор Герасименко, сценограф и художник по костюмам, рассказывают историю не по оперной партитуре, а свою собственную – надуманную, эклектичную и откровенно эпатажную, что называется, на злобу дня. Все начинается с едва приметного зеленого холмика: догадаться, что мы в Петербурге, в Летнем саду, помогает гигантски увеличенная скульптура «Амур и Психея» на огромном постаменте. Сей артефакт и есть тот сценографический базис, модификация двух составных частей которого и составляет основную объемную конструкцию. Все остальное – свет, видеографика, реквизит – подстроено под него.

Из этого зеленого холмика возникает и сам Герман, этакий Мефистофель, носитель вселенского зла и деструктивного начала. В финале спектакля, когда звучит реквием, в этот же зеленый холмик Герман и уходит, чтобы, по задумке режиссера, возродиться вновь. При этом надежда на возрождение русской оперы становится тщетной, ведь мертворожденным оказывается уже весь этот «фарс-бурлеск», бессмысленный и беспощадный, а зеленый холмик предстает той могилой, о которой в своем пронзительном романсе поет Полина, – могилой русской оперы.

Дорога, на которую вступил режиссер, весьма опасна, ибо помимо эстетической пустоты его «инсталляция по опере» непреходящие ценности подменяет пошлостью и безвкусием, спекулируя на драматически-противоречивых моментах истории. Теперь, открыв буклет-программку, вы не найдете в ней привычного краткого изложения либретто. Вместо этого – нечто невообразимое под названием «Вместо либретто», навеянное весьма и весьма «богатым» воображением режиссера. Теперь идиллия картины в Летнем саду сменяется расстрелом царской семьи, скульптура «Амур и Психея» при помощи эффектов анимации, утопает в крови, а «черный человек» Герман сразу же невольно начинает ассоциироваться с энкавэдэшником.

Именно в этом качестве Герман и приводит Графиню – не «старую ведьму», а весьма молодую и привлекательную – к краху ее жизни. Перевоплотившись во втором акте в знаменитую певицу с орденом на груди, она оказывается на кремлевском концерте-банкете по случаю столетия Пушкина: на нем присутствует Сталин, а пастораль теперь исполняется Лизой, Графиней и Елецким. В следующей картине гонорар за это выступление – продуктовый паек с деликатесами – Графиня, попадая в коммунальную квартиру уже в петербургском дворе-колодце, раздает своим приживалкам. Чуя дыхание смерти, она глотает смертельную дозу таблеток и в неглиже, словно заправская дама полусвета, закидывает ноги на Германа.

Лиза в этой постановке – то сестра милосердия в военном госпитале, то, как и Графиня, еще одна знаменитая певица с орденом, то санитар блокадного Ленинграда, хоронящая умерших. Уже после войны ее вот-вот должны сослать по этапу (прямо финальная сцена из «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича!). Смерть Сталина приговор отменяет, но все тщетно: Герман ведет ее за собой в бездну, оказываясь в казино с девочками, а затем становясь уже названным холмиком, покрытым зеленым сукном игрового стола. Самый бесполезный персонаж этой постановки – Елецкий, но именно стилистически утонченный Василий Ладюк и становится ее вокальным откровением.

В партии Германа весьма хорош Михаил Губский: пусть на верхней границе диапазона партии его голосу и присущи досадные проблемы, но зато он обладает крупной серединой и недюжинным драматизмом. Несмотря на все позитивные усилия, лирический голос Галины Бадиковской перед драматически наполненной партией Лизы явно пасует, а вокально сочный и яркий образ Графини в трактовке Александры Саульской-Шулятьевой предстает все же чересчур разухабистым, огрубленно плакатным. Отыскивается в бочке дегтя и бочонок меда: благодаря мастерству оркестра и хора под управлением Александра Самоилэ весь кошмар на сцене воспринимаешь уже не так обреченно и тяжело.