– Тапио, у меня сложилось такое впечатление, что для вас актуальны не столько проблемы новизны стиля, сколько внутренняя драматургия сочинения. Вы считаете, что сегодня ничего принципиально нового уже не найти и этот путь неплодотворен?

– Это вы правильно заметили, вопрос стиля меня действительно не интересует. Меня интересует именно драматургия и ее влияние на публику, а также эмоциональное воздействие. Модернизм важен для развития музыки, я сам начинал модернистом. Но сейчас я бы хотел более тесного контакта со слушателями.

– В программе концерта была мировая премьера ваших трех песен «Memoranda» для фортепиано. Эти песни без слов изначально предполагали какой-нибудь текст?

– Цикл «Memoranda» был написан пять лет назад для сопрано и фортепиано на стихи финского художника и поэта Куутти Лавонена. Но потом я заметил, что фортепианную партию можно играть и независимо от голоса – там развитая фактура. Сама парадоксальность определения жанра – три песни без вокала – мне кажется интригующей и забавной.

– Что для вас сейчас наиболее привлекательно на финской музыкальной сцене? Какие направления, тенденции, музыканты кажутся вам актуальными и перспективными?

– У нас есть молодое поколение композиторов и исполнителей, которые выросли уже при рок-культуре. Существует, например, Defunensemble, в основном исполняющий современную композиторскую музыку атонального плана, но эстетически связанный с рок-музыкой. В его инструментальном составе, среди прочего, электрогитара, электробас, звук подается в усилении. Сочинения современных академистов интерпретируются как бы с дистанции, с точки зрения молодежной культуры, и это очень здорово! Среди тех молодых, кто пишет для Defunensemble, – Сами Клемола, Юхани Нуорвала, Пертту Хаапанен. Кстати, аккордеонист Нико Кумпуваара, принимавший участие в концерте, – типичный представитель этого нового поколения: он умеет все, он универсал.

– Есть ли у вас выходы в альтернативную сферу рок-музыки или, может быть, фольклора, джаза?

– Мой Фортепианный концерт написан для финского пианиста Ииро Ранталы, который известен, прежде всего, как джазовый музыкант. Поэтому там есть «окна» для импровизации, есть стилистика бибопа в финале. Выходы в фольклор тоже есть: в «Lamento» для голоса и ансамбля звучит традиционная мелодия. Звучит она и в моей опере «Mothers and Daughters», где в самом начале три народных певицы не столько поют, сколько кричат (в понимании академиста). Нормальная опера так не начинается… В сочинении «Juoigga» для баритона и ансамбля я использовал скандинавскую фольклорную традицию йойк (yoik) в партии баритона – это что-то вроде тирольского йодля. Вообще в Финляндии нет ощутимых границ между новой академической музыкой и всяческой альтернативой – роком, фолком, джазом. Скажем, наш ансамбль Avanti!, специализирующийся на новой академической музыке, часто приглашает солистов из других сфер, других направлений (последним из них был джазовый саксофонист Эса Пьетиля). Правда, подобный кроссовер был более модным лет десять тому назад.

– Но и сейчас такое смешение преобладает или жизнеспособны и «чистые» направления, «чистые» стили?

– Думаю, что касается чисто академической музыки, у нее ограниченное влияние. Но вот, скажем, финские рок-группы в стиле хэви-метал – самые успешные и самые экспортируемые.

– Вы плотно сотрудничаете с Московским ансамблем современной музыки. Есть какие-то новые проекты?

– Сейчас конкретных планов нет. Но у МАСМ есть масштабный международный проект – Академия молодых композиторов в Чайковском, и мне было бы интересно когда-нибудь поучаствовать в нем в качестве преподавателя. Кстати, однажды я уже бывал в Чайковском в связи с детским композиторским конкурсом. Что касается контактов Московского ансамбля современной музыки с финской культурой вообще, то они необычайно интенсивны, Посольство Финляндии поддерживает многие проекты этого ансамбля с участием финских композиторов. Раз уж мы заговорили о МАСМ, мне бы хотелось сказать, что поскольку этот коллектив активно пропагандирует современную музыку по всей России и за рубежом, была бы очень уместна финансовая поддержка Российского авторского общества. Это было мое предложение, высказанное в беседе с председателем Союза московских композиторов Олегом Галаховым.

– Есть ли в Финляндии организация, подобная нашему Союзу композиторов, и на каких правах она существует?

– Да, у нас она называется Society of Finnish Composers, это общественная организация. Я даже был ее председателем последние четыре года. Эта работа занимает много времени, и для творчества остается совсем немного. Но продвижение новой академической музыки – очень важная задача на сегодняшний день, ведь мы – композиторы – сейчас маргинальное явление по отношению к поп-культуре. Мы потеряли контакт с публикой. Но есть и хорошая новость: молодые музыканты стали чаще играть нашу музыку (особенно в составе камерных ансамблей), потому что им нужно как-то выделиться на фоне многочисленных высокообразованных коллег.

– Среди современных российских авторов есть ли персоны, которые в Финляндии вызывают устойчивый интерес?

– У нас часто играют Родиона Щедрина, Софию Губайдулину, Альфреда Шнитке, реже – Валентина Сильвестрова. Российских композиторов молодого поколения играют мало.

– Кто особенно повлиял на ваше композиторское становление и развитие?

– Сначала это был Магнус Линдберг, один год он был моим преподавателем в Академии им. Сибелиуса. От него я перенял оригинальный метод работы: не сразу записывать ноты, а сначала рисовать образ произведения, в том числе в виде геометрических фигур, – чтобы посмотреть на свой замысел как бы с иной точки зрения, как бы издалека. Только после этого я находил конкретные детали – гармонию, ритм… А в самом процессе сочинения не столько логики, сколько интуиции. Потом я два года занимался у Пааво Хейнинена – самого авторитетного финского профессора композиции. Большинство современных финских композиторов – его ученики. У него я научился внутреннему творческому цензу – работать не с первым попавшимся материалом, а отбирать наиболее яркий, с богатым потенциалом. Его же идея, повлиявшая на меня, – экономное развитие материала. А если говорить о музыке вообще, то это Витольд Лютославский, Анри Дютийе, мой соотечественник Юкка Тиенсуу… Кстати, Тиенсуу – модернист, и при этом он смотрит не только вперед, но и по сторонам, на все параллельные направления; он смотрит даже назад – он открыт всему. Его премьеры – всегда сюрприз, всегда что-то непредсказуемое. Сейчас исполнялось его «Rubato». Интересно, что это сочинение написано для любого ансамбля, у всех музыкантов одинаковая партия, но они играют не точно в унисон, а немного вразнобой, каждый в своем ощущении музыкального времени. В результате получается интересная фактура, которая не надоедает, потому что меняются темы, меняется материал.

– Унисон, даже неточный – сильнейшее средство воздействия.

– Да, именно так. Вообще я считаю, что современная музыка должна быть практичной, удобной для исполнения. Я бы хотел более просто и экономно воплощать свои идеи. Недавно я сочинил концерт для саксофона и камерного оркестра «Swap» («Обмен»), где важны индивидуальные линии каждой партии, и так вышло, что оркестровая фактура получилась слишком плотная, иногда даже не слышно солиста. Но выражаться проще, писать для более широкой публики всегда трудно. А хотелось бы интегрировать современную академическую музыку в массовое сознание. 

– Вы верите, что это вообще возможно?

– Пока я идеалист и считаю, что это очень важно. Но одновременно я и реалист. Я вижу, что сегодня искусству недостаточно быть просто качественным и самоценным, недостаточно быть искусством для искусства. У него должны быть другие задачи – социальные, экономические. Те, кто финансирует нас от министерства культуры или региональных властей, спрашивают, как мы можем быть полезными обществу, какие у нас социальные задачи. Конечно, сложно таким задачам соответствовать.

– Почти как при социализме… У вас есть подобные проекты?

– Есть, но пока на уровне замысла. Например, мне бы хотелось объединить музыку с медициной. У моей матери болезнь Альцгеймера, с ней уже невозможно общаться. Но я всегда считал, что таких пациентов можно вылечить музыкой. Даже тех, кто уже не может говорить, но может еще петь. В моем произведении я попробую сталкивать легко воспринимающиеся, стилизованные тональные фрагменты со странными агрессивными эпизодами. Еще у нас часто бывают public projects – композиторы и оркестранты идут в школу и работают со школьниками. Когда я был председателем Финского композиторского сообщества, я эту идею продвигал. Раньше были обычные концерты для детей, а теперь мы так строим встречу, чтобы дети сами проявляли творческую активность, сами сочиняли музыку. Например, группу школьников мы делили на небольшие подгруппы по 3-4 человека, и каждый имитировал какой-нибудь звук, который слышал в лесу. Потом они изображали некое событие, и уже выстраивалась какая-то драматургия; затем собирали все эти фрагменты в целое. Еще мы приглашали профессиональных музыкантов, которые демонстрировали возможности своих инструментов и воплощали музыкальные события, которые придумывали дети. В самой развитой версии это были концерты симфонического оркестра, где всю музыку, по существу, сочинили школьники, но переписали профессионалы. Еще вариант: у всех школьников сейчас есть мобильные телефоны, которыми можно снимать и фото, и видео. Все это затем можно объединить с музыкой, оформленной с помощью профессиональных музыкантов. Вообще этот интерактивный метод (называется он «Listen, I am composing!») родом из США, центральная фигура – контрабасист Джон Дик из Нью-Йоркского филармонического оркестра.

– Где вы сейчас работаете?

– Сейчас я свободная птица, немного преподаю в Академии им. Сибелиуса композицию и оркестровку – один день в неделю. 

– Считаете ли вы, что композиции можно научить?

– Конечно. Правда, мне интереснее работать с теми, у кого талант музыканта, а не инженера-аналитика. Мне кажется, композиции стоит учить и тех, и других, но у меня это лучше получается с первыми.

Фото Саары Вуорйоки