Не успели забыться «соловьиные трели» Натали Дессей и ажиотаж, всколыхнувший меломанов, как на той же сцене, но уже без ажиотажа, в рамках абонемента «Камерные вечера» выступил любимец нашей публики Ферруччо Фурланетто. После «Зимнего пути» Шуберта, представленного им в Москве в позапрошлом сезоне, русская программа стала полной неожиданностью, ведь для исполнителя, не являющегося носителем русского языка, подобная затея – огромный риск. Стоило ли итальянцу «ехать со своим самоваром» в Россию? Если бы творческие ожидания подкрепились творческим результатом, то стоило. Но этого не произошло.

В свои 66 лет Фурланетто все еще активно выходит на самые престижные оперные сцены мира, и это типичный случай, когда на исполнителя работает его звездное имя. Однако принижать действительно огромный вклад певца в искусство оперы XX века, конечно, нельзя. Просто расцвет его творческой формы пришелся на 80–90-е годы и лишь самое начало 2000-х.

За последнее десятилетие в Москве и Петербурге, куда синьор Фурланетто впервые приехал годом раньше Москвы, в 2004-м, на волне почета и народной любви он успел спеть не одну партию в опере и выступить не в одном концерте. У нас он выходил Борисом Годуновым и Дон Кихотом, а также вердиевскими Захарией, Фиеско и Филиппом. Первые его приезды в Москву в 2005-м – «Набукко» в Доме музыки и оркестровый рецитал в Большом зале консерватории – предстали еще вполне удачными. Но уже давно вместо кантиленной ровности звуковедения, что, казалось бы, должно быть определяющим признаком итальянской школы, в голосе певца – «силовой напор», поддерживаемый за счет только головного резонатора и лишенный обертональной теплоты грудного звучания. Отсюда и зажатость, и перенапряжение, и обесцвеченность тембра на верхней границе певческого диапазона. И если в «плакатных» условиях оперы при высокой актерской отдаче исполнителя его опыт и мастерство еще позволяли маскировать вокальные проблемы весьма искусно (хотя с тонкой субстанцией Массне в партии Дон Кихота это было уже куда сложнее), то в камерном репертуаре, услышанном в Москве, подобное в какой-то мере удалось ему лишь в немецкой Lied.

В камерных опусах Рахманинова и Мусоргского Фурланетто остался один на один со своим голосом. Только им – и ничем иным – он и должен был передать всю глубину русского вокального психологизма: в отличие от чистой романтики «Зимнего пути», это уже совсем иной «расклад». Певец также остался наедине и с русской публикой, для которой ставка на восприятие русского камерного репертуара всегда весьма высока. Одно дело – предстать в драматически-речитативной партии Бориса Годунова и, пусть и с акцентом, «нарисовать» ее крупным мазком. Совсем другое – создать художественную миниатюру с предельно точным интонированием каждого нюанса, и именно это стало для певца камнем преткновения.

Такие хиты Рахманинова, как «Сон» и «Сирень», «Здесь хорошо»  «Я был у ней», «В молчаньи ночи тайной» и «О нет, молю, не уходи!», «Пора!» и «Весенние воды», явили, увы, сплошную «вокализацию». На акцент можно было бы сделать скидку, но вся проблема была в несостоятельности самой выделки вербальной ткани (неотъемлемой части музыки). Открыла же вечер большая философская баллада «Судьба», которая и для нас – репертуарный раритет (создана Рахманиновым к Пятой симфонии Бетховена и посвящена Шаляпину). И ее трактовка была лишь принята к сведению – спето! Взять реванш в финале первого отделения певец попытался в арии Алеко из одноименной оперы, что отчасти, благодаря крупно-рельефной мелодичной фактуре, ему удалось. Как только затеплилось первое художественное впечатление, сделать скидку на акцент уже ничего не помешало. Это лишь доказывает, что сегодня в опере возможностей для маневра у певца и на вербальном, и на вокально-музыкальном уровне существенно больше.

Пять прозвучавших затем номеров из вокального сборника Мусоргского «Юные годы» у нас также услышишь нечасто. Но и музыкальный рассказ «Листья шумели уныло», и салонный романс «Что вам слова любви?», и «Песнь старца» из «Вильгельма Мейстера» Гете, и фантазия «Ночь» со свободной обработкой стихов Пушкина, и песня в русском стиле «Дуют ветры, ветры буйные» лишь вернули к ситуации первого отделения. Правда, Мусоргский оказался певцу чуть ближе, хотя вряд ли роднее. Впрочем, вокальный цикл «Песни и пляски смерти» принять было легче просто потому, что текстовка этого часто исполняемого опуса уже волей-неволей выучена почти наизусть. Откровений не было и в нем, но финалом-примирением стал спетый на бис романс Чайковского «Благословляю вас, леса». Гимн природе стал последним ходом большой «русской партии» синьора Фурланетто.