ИФО относится к числу коллективов, которые весьма консервативны в своем репертуаре. Изредка новые, еще не игранные в Израиле произведения привозят гастролирующие дирижеры и практически никогда – солисты. Премьеры израильских авторов тоже не слишком часты, появляются в программах по особым поводам, и почти всегда эти пьесы написаны по заказу самого оркестра. Поэтому включение в афишу «Прощальных фанфар» Хаима Пермонта было событием нерядовым.

Сам композитор, родившийся в 1950 году в Вильнюсе, в шестилетнем возрасте вывезенный родителями в Израиль, учившийся здесь и в США, на своей новой родине вполне известен, получал различные международные и национальные премии и не обделен исполнительским вниманием. Однако в данном случае нам было обещано произведение, написанное в 2000 году для другого оркестра, Хайфского симфонического (Пермонт в конце прошлого века был «домашним автором» этого коллектива). Поводом послужило то, что тогдашний главный дирижер в Хайфе Стенли Спербер завершал свою каденцию на этом посту. Многие пьесы «на случай» не пережили событий, их породивших. В отличие от них, «Фанфары» Пермонта не остались лишь строчкой в хронике. Их исполняют и другие оркестры, и вот теперь ИФО провел их собственную премьеру.

Не знаю, чья это была инициатива – руководства оркестра или венгерского дирижера Ивана Фишера, который был приглашен провести мартовскую серию концертов ИФО, но ее можно считать удачной. Уверен я и в том, что Фишер познакомился с новым для него произведением заранее. Думаю так, потому что знаю от верных людей, что в своих оркестрах (а он руководит сейчас созданным им Будапештским фестивальным, давно ставшим постоянным, и оркестром берлинского «Концертхауз») Фишер, даже желая пополнить репертуар коллектива сочинениями, которые ему лично не близки, никогда не берется за них сам, а зовет других дирижеров – специалистов по этой музыке.

Ивритское название произведения Пермонта включает слово «труа», которое обычно переводится как «фанфары», но в еврейской традиции обозначает праздничные трубления в бараний рог – шофар, отмечающие новолетия и новомесячья. Для Спербера окончание работы в Хайфе отнюдь не означало завершения дирижерской карьеры. Скорее, это был некий рубеж в его весьма интенсивной работе. Уроженец Нью-Йорка, воспитанник Джульярдской школы и Колумбийского университета, он руководил в Израиле несколькими хоровыми коллективами, выступал с разными оркестрами в стране и за рубежом, поныне возглавляет камерный и смешанный хоры Иерусалимской академии музыки и танца. Так что в своих «Прощальных фанфарах» Пермонт, как он сам свидетельствует в авторской аннотации, стремился передать не только грусть расставания, но и чувство, что многое еще впереди. Чтобы подкрепить это ощущение, композитор во время хайфской премьеры использовал «перформанс», обратный тому, который мы знаем по финалу симфонии Гайдна, называемой «Прощальной». Произведение у него открывали несколько духовиков, играющих первое «трубление», а потом сцена постепенно заполнялась музыкантами.

В ИФО к такой «визуализации» не прибегли, да, собственно, музыка ее и не требует. Язык «Фанфар» счастливо сочетает мелодическую и гармоническую простоту с весьма нетривиальной интонационностью, что избавляет музыку даже от малейшего намека на банальность. Иван Фишер и оркестр ярко преподнесли все инструментальные эффекты, предусмотренные автором, и пьеса прозвучала весьма достойно. Хочется надеяться, что не в последний раз в истории этого оркестра! Особо отмечу, что филармоническая публика, обычно воспринимающая премьеры израильских авторов так, как в Советском Союзе когда-то воспринимали билеты «в нагрузку», на сей раз не поскупилась на аплодисменты.

Далее в программе ее ожидали сочинения при всей своей серьезности и симфонической насыщенности чуть ли не шлягерные. И тут уж исполнителям волей-неволей пришлось вступить в заочное состязание с выдающимися и даже великими предшественниками. Сразу скажу – они, по крайней мере, не проиграли!

В Фортепианном концерте Шумана солировал Даниил Трифонов – любимец израильских меломанов с мая 2011 года, когда он одержал триумфальную победу на Конкурсе Артура Рубинштейна, получив и первую премию, и приз слушательских симпатий, что совмещается не так уж часто. Многие, в том числе и автор этих строк, особо отмечали тогда в его игре умение преподносить музыку со сцены так, словно она рождается здесь и сейчас, под его пальцами, а не написана давно и сотни, если не тысячи раз интерпретирована другими пианистами. Невольно вспоминалась фраза пушкинской героини: «Слова лились, как будто их рождала не память рабская, но сердце», с подменой «слов» на звуки. Трифонов сохранил эту способность. Каждый мелодический и гармонический поворот он умеет «произнести» так, словно только что открыл его для себя и сам удивился, как это прекрасно! Ну а технических проблем быть не может для человека, который только что получил «Грэмми» за запись всех этюдов Листа, недаром названных «Трансцендентными».

Однако, пожалуй, не только эта свобода музыкального высказывания привлекла в трифоновской трактовке шумановского Концерта. Пианист подошел к этой музыке как к камерному сочинению, в котором фортепиано является одним из равноправных участников ансамбля. Отсюда – предпочтение негромких нюансов, охотное погружение фортепианной ткани в оркестровую фактуру, где в общей звуковой картине зачастую главенствует отнюдь не пианист, уступая первый план солирующим оркестровым инструментам, тогда как фортепиано обогащает и расцвечивает аккомпанемент своими пассажами, чтобы потом тем ярче и красочнее воспарить над оркестром. Это было не состязание, на которое провоцирует сама этимология слова «концерт», а живое и непосредственное совместное музицирование, в котором оркестр, руководимый Фишером, радостно откликался на все неожиданности фортепианного высказывания. Более того, это было исполнение из разряда тех, когда в сию минуту кажется, что данная музыка может звучать только так, ибо именно так она была задумана автором.

Выходя из зала уже в самом конце, после Первой симфонии Малера, исполненной во втором отделении, я столкнулся с двумя музыкантами оркестра. Мы обменялись восторгами по поводу всей программы, а про симфонию один из них сказал: «Было такое впечатление, что дирижировал сам Малер – настолько Фишер безоговорочно убедителен во всем!» Это воспринималось именно так и из зала. Симфония под руководством знаменитого дирижера прозвучала не просто как красивая – то пасторальная, то остроумная, то драматичная музыка, а как повесть о человеческой жизни, прошедшей перед нами целиком: от безмятежного начала, когда все воспринимается младенчески чисто и восторженно, до трагической коды, в которой неясно – то ли это триумф победителя, то ли торжество уже где-то за пределами этого мира героя, чей земной путь закончился полным крахом.

В интерпретации Фишера трагизм словно сгущался от части к части. В первой это были еще отдельные сполохи среди полного умиротворения. Во второй дирижер очень отчетливо и заостренно подчеркнул контраст между наивным, «притоптывающим» пейзанским лендлером и возникающим в среднем разделе вальсом, уже тронутым червоточиной рефлексии. Отдав предпочтение неспешным темпам в этих частях, Фишер в третьей и вовсе предельно замедлил движение, от чего мрачная ирония, царящая здесь, воспринималась еще более безысходно, а постоянно вторгающиеся огиньоленные мотивы еврейских фрейлахс звучали еще более издевательски. И лишь тишайшие, истаивающие отзвуки у высоких струнных Фишер преподал как звучащее воспоминание о безнадежно утраченном бесхитростном детстве.

Напряженная битва, развернувшаяся в финале, закончилась таким мощным замедлением движения, что дыхание смерти ощущалось буквально физически, как остановка биения сердца и тока крови. Поэтому возвращение трубных сигналов, отдаленно доносившихся еще в самом начале первой части, не воспринималось как предвестье победы. И хотя дальнейшие титанические усилия и привели к торжествующей коде (вспомним, что «Титан» – это название, данное автором симфонии в ее первой редакции по аналогии с романом любимого им Жана Поля, но позже удаленное, как и названия отдельных частей), но, замечу еще раз, после предыдущего эпизода полного упадка всех жизненных сил она была, скорее, как награда на небесах. И это слышалось именно в самой музыке, потому что первоначальное название финала – «Из ада в рай», читанное когда-то, – я на концерте не вспомнил, а нашел уже постфактум…

Иван Фишер обладает потрясающей мануальной техникой, позволяющей ему без особой ажитации, без «ужимок и прыжков» держать в руках всю многослойную фактуру малеровской симфонии. Особо отметил для себя его мастерство владения дирижерской палочкой, которая становится у него инструментом, не просто удлиняющим руку и придающим тактирующим движениям четкость там, где она необходима, но и виртуозно высекающим особого рода акценты и штрихи. Слышно и даже видно было, что музыканты оркестра легко и радостно подчинялись этим движениям. И Фишеру, чтобы внушить подопечным переполняющие его, но нигде не перехлестывающие через край эмоции, не нужны были любимые некоторыми маэстро жесты, напоминающие пляски святого Витта или даже болезнь Паркинсона. При этом все кульминационные вершины, горная цепь которых была выстроена с неуклонной логической последовательностью, звучали мощно и страстно. Так, как, наверное, они звучали у самого Малера. Или так, как он хотел бы их слышать.

На снимке: И. Фишер