КОНЦЕРТ ПЕРВЫЙ,
САМЫЙ СТАТУСНЫЙ.
О ЧЕМ ГРУСТИЛА АЛЕНУШКА

Кто бы летом 2015 года на ХV Конкурсе им. Чайковского мог подумать, что никем не предвиденный французский парень Люка Дебарг, получивший от жюри кучу упреков, через два года будет блистать с королем профессионалов – Михаилом Плетневым?

Пока конкурс все больше ставит на технику и выносливость, великие музыканты ищут себе равных в другом: в непредсказуемом, но гармоничном мерцании звуков, которое не наработаешь многочасовыми занятиями.

Концерт, открывший фестиваль РНО (11.09), стал ярчайшим событием нынешней осени. В колоритной «Арлезианке», составленной Плетневым из двух сюит Бизе, оркестр засверкал всеми красками. Более того, в третьей части («Адажиетто») почудился Малер – не намеренная ли это аллюзия с намеком, что шедевры не растут ниоткуда? В «Менуэте» феноменально играл флейтист Максим Рубцов, и сам дирижер несомненно слушал его и наслаждался, а чуткий зал – вдвойне.

Дебарг солировал в Первом концерте Равеля. Плетнев виртуозно провел этого великовозрастного ребенка с его трепетными эмоциями, еще не задавленными общепринятыми клише, от первой до последней ноты. Музыка действительно мерцала, втягивала в свою живую стихию, и зал купался в свежести заново рождавшегося Равеля.

В начале второй части Плетнев даже осадил оркестр: тихо, еще тише!.. Энергия счастья Дебарга и мизантропия Плетнева сошлись как лед и пламень. Люка, человек кругом беззащитно искренний, на поклонах не скрывал своей радости. На бис он добавил Баркаролу Форе (через пару часов ее в считаные минуты расхватали в Сети).

Второе отделение продлило благодатный морок Равеля во Второй оркестровой сюите из «Дафниса и Хлои». Возможно, Плетнев заведомо избрал стихию (как понятие) главным героем вечера, что доказал и заключительный «Прометей» Скрябина, хотя для восприятия это был уже перегруз.

Дебарг выставил на пульт две тетради нот: слева – оркестровую партитуру, справа – свою партию. Сосредоточенно, органично влившийся в гигантский, с хором, исполнительский механизм, он мужественно и без сбоев пережил крещение сумасшедшей музыкой Скрябина. Предельно уставший, он, стоя под овации рядом с Плетневым, наверное, решал: рухнуть ему прямо здесь, у рояля, или все-таки за сценой. Но дирижеру прилюдно удалось уговорить его на второй бис.

Под звуки «Гносиенны» № 1 Сати десятки ошалевших меломанов, вытащив запретные смартфоны, снимали, как Михаил Васильевич, сев на дирижерский подиум в позе васнецовской Аленушки, задумчиво слушает молодого пианиста!..

КОНЦЕРТ ВТОРОЙ,
САМЫЙ БЕСПОЛЕЗНЫЙ. ОРДА КОЧЕВНИКОВ

Зато следующая программа (14.09) показалась случайной. Вадим Репин предъявил написанный для него Скрипичный концерт шотландца Джеймса Макмиллана. За пультом РНО стоял румын Хориа Андрееску.

Бойкое трехчастное сочинение то ли изначально питалось балканскими ритмами, то ли свою роль сыграла национальность дирижера. Жаль только, что Репин большей частью украшал финтифлюшками неглубокие фантазии автора. То, что этот скрипач умеет все на свете, мы знали и без Макмиллана. А вот что такого особенного умеет Макмиллан – никто не понял. Притом что оркестранты выкрикивали какие-то заклинания. Одно даже хором – как орда кочевников. Больше всего в концерте впечатлило тремоло духовых tutti на форте – пожалуй, единственная яркая находка.

Второе отделение целиком принадлежало Третьей «Героической» симфонии Бетховена под управлением Плетнева. Но то ли Макмиллан расстроил слушательские локаторы, то ли Михаил Васильевич пребывал в особом унынии, но в Бетховене, кроме нот и прописанных в учебниках установок, не осталось ничего от прежнего великолепия, какое поразило нас в пору «Бетховенских академий» Плетнева двенадцать лет назад.

Первая часть при всем полнозвучии вышла настолько ординарной, что перед второй – «Траурным маршем» – из партера стали уходить. И что же? Действительно, марш обернулся тягостной рутиной. В третьей части хорошо показались духовые, а четвертая удалась больше других. Но вот бывший директор РНО, регулярно посещавший фестиваль, всю симфонию просидел, уткнувшись лбом в растопыренную ладонь. Полагаю, спал…

КОНЦЕРТ ТРЕТИЙ,
САМЫЙ КОКЕТЛИВЫЙ. КОВАРСТВО СЕМИРАМИДЫ

Еще зимой в планах РНО стояла гастроль дирижера Альберто Дзедды, знатока Россини. Однако весной он ушел из жизни. Вечер памяти Дзедды (19 сентября) взяла в свои руки его любимица – певица Ольга Перетятько.

За пульт РНО встал Кристофер Франклин (США – Италия), с приятной определенностью, но не претендуя на особые лавры продирижировавший увертюрами к «Севильскому цирюльнику» и «Танкреду». Над сценой ласкали взгляд открыточные виды Италии; сады Семирамиды сменялись фотопортретами красавицы Ольги в разных образах – вплоть до снимка в банном халате, что выглядело ужасно в одном ряду с фотографиями крошечного («Метр пятьдесят», – не преминула обнародовать она) престарелого Дзедды.

В промежутках между ариями (их было всего шесть) Перетятько смело решила выступить остроумной, задорной рассказчицей, да только это совсем другая профессия…

Пела кокетка небезукоризненно: иногда мировую звезду вдруг будто подменяли случайной хористкой – то нота неточна, то не слишком четки колоратуры. Предваряя арию Коринны из «Путешествия в Реймс», Перетятько поведала, как Дзедда учил вокалистов импровизации на поле Россини. Однако у арфы, как на грех, лопнула струна, огласив КЗЧ тоскливым звуком из чеховского «Вишневого сада». Хотя сама Перетятько в этом номере была хороша.

В целом вечер в жанре «Я и Дзедда», несмотря на усилия Ольги придать ему теплую человеческую интонацию, не слишком удался.

КОНЦЕРТ ЧЕТВЕРТЫЙ, САМЫЙ ПРОВОКАЦИОННЫЙ. АТАКА ЛЯТОШИНСКИМ

Этот вечер (23.09) вновь собрал всех почитателей Плетнева: еще бы, в его исполнении заявлен Второй концерт Сен-Санса!

Украинский дирижер Кирилл Карабиц впечатляюще открыл программу ранней симфонической картиной Прокофьева «Сны». Как легко оркестр по желанию каждого следующего дирижера меняет стиль и, главное, общее звучание!

Фортепианное вступление Сен-Санса, как ни удивительно, продолжило настроение Прокофьева. И дальше неожиданным было всё. Ритмическую гибкость Плетнева невозможно предугадать; одни фрагменты звучали хрустально-отстраненно, другие – почти эстрадно, третьи – пронзительно-лирически, четвертые – поистине ангельски. Поражало совершенное владение звуком: в общепринятой каше к этому невозможно привыкнуть. Вдруг тебя осеняет, что только так и должны выглядеть каденции – как доверительный разговор со слушателем, пока молчит властный оркестр. И тут Плетневу нет равных.

Скерцо звучало с легкостью необыкновенной, однако и с цепкостью набоковского шахматиста, но не без толики юмора в концовках фраз. Финал прошел без надрыва, с трелями идеальной физической кондиции, с интересными акцентами и – без сверхзадачи: лишь музыка ради музыки, изящество ради эстетического удовольствия.

Популярное сочинение Сен-Санса, для Плетнева мелковатое, исполнитель подчинил себе настолько, что сыграл на бис сначала вторую, а затем и третью части заметно иначе. Мол, единственное достоинство Сен-Санса то, что с ним можно позабавиться, как с прелестным котенком.

В антракте почти треть зала ушла. Третья симфония Лятошинского, украинского классика, написанная в начале 1950-х, несмотря на весь пафос, убаюкивала вторичностью. Народ продолжал валить из зала. Оставшиеся же долго мучились, силясь понять, зачем надо было истязать превосходный оркестр этой старой густой партитурой провинциального толка.

На бис (!) Карабиц подлил масла в огонь увертюрой к опере Лысенко «Тарас Бульба». Видимо, решился использовать удобный случай для декларации политической позиции – и сделал это. Да, достойно уважения, но нелепо в рамках фестиваля РНО.

Я долго уговаривала себя, что выматывающая душу навязчивая гимническая тема в финале симфонии прозвучала для того, чтобы после Сен-Санса жизнь медом не казалась. Но ведь это не дело. Программы все-таки надо составлять гармоничнее, с большим вкусом и заботой о слушателе. 

КОНЦЕРТ ПЯТЫЙ, САМЫЙ НЕЛЕПЫЙ. РАДЗИНСКИЙ КАК ДЕДУШКА РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Один вечер (27.09) зачем-то отдали теме 100-летия революции. Предполагаю, филармонии потребовалось музыкальное сопровождение для выступления Эдварда Радзинского, отрабатывающего «датскую» тему. Интересы фестиваля и филармонии тут пересеклись. Но не больно ли жирно использовать РНО как аккомпанемент для завываний Эдварда Станиславовича, комично изображавшего в лицах свою трагическую драму «Последняя ночь последнего царя»?

На экране мелькали фотографии царской семьи, лица невинно убиенных, рожи убийц… Консерваторский хор старательно пел «Боже, царя храни!» и «Интернационал»… Зал сидел насупившись, настороженно слушая очередной монолог расстрельщика Юровского.

А за пультом четыре часа подряд героически стоял Владислав Лаврик. Но музыки за это время если и набежало на полчаса, то хорошо.

КОНЦЕРТ ШЕСТОЙ, САМЫЙ ТРУДОЕМКИЙ. СЕРДЦЕ ЖАЖДЕТ УПОЕНИЙ 

Решиться на концертное исполнение непопулярной «Русалки» Даргомыжского на закрытии фестиваля (2.10) мог только Плетнев с его просветительскими устремлениями. И ему удалось уже увертюру превратить в волнующее предисловие, вскоре, правда, заторможенное длиннющим терцетом Наташи, Мельника и Князя. Вокалисты никак не могли настроиться и долго прибегали к дежурным интонациям и ужимкам.

Так бы и шло это исполнение долгой, трудной, малоэффектной музыки, потребовавшей два антракта, если бы не солистка Пермского оперного театра Зарина Абаева (Наташа), ученица Рузанны Лисициан. Вот кто вдохнул в оперу жизнь своими мощными, лабильными эмоциями, приводя слушателей в большое сопереживательное смятение!

На ее фоне сильно проиграла Полина Шамаева (Княгиня), певшая крепко, ровно, но ничуть не задевая даже в отчаянном зове «Сердце жаждет упоений». Впрочем, и Князь (Борис Рудак) не тронул в переломном эпизоде оперы – в каватине «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила». Зато у баса Петра Мигунова в конце концов сложился яркий образ Мельника – и вокальный, и артистический.

Но и оркестру было что поиграть – у Даргомыжского немало интересных симфонических фрагментов и вставных номеров. Зато подпортил дело Московский синодальный хор – безликий, ко всему равнодушный – ему что свадебное гулянье, что русалочье царство… В то время как от одного только слова Абаевой «Постой!..», обращенного к уходящему Князю, в душе все переворачивалось.

Зарина стала открытием и героиней последнего вечера, ее завалили цветами. И только Михаил Плетнев, как всегда, снисходительно внимал аплодисментам и, наверное, радовался, что все-таки поднял такую махину, да еще предъявил публике потрясающую молодую певицу.

На фото: Л. Дебарг и М. Плетнев

Фото Ирины Шымчак