– Рубен Аветович, со дня кончины вашего отца в декабре 94го минуло почти 20 лет. Как поменялось за это время в мире восприятие музыки Авета Рубеновича и как часто его произведения звучат на эстраде?
– В целом музыку Тертеряна сейчас играют меньше, но это объясняется, скорее, чисто экономическими причинами, нежели желанием или нежеланием дирижеров. При той политике, которую проводят нотные издательства во всем мире, играть современную музыку очень дорого, потому что надо платить немалые деньги за прокат и права. Тем не менее процесс исполнения все равно идет, музыка Тертеряна звучит и вызывает живую реакцию, в том числе у молодого поколения, которое не очень информировано о том, что было раньше. Молодежь удивляется, как эта музыка могла быть написана столько десятилетий назад, потому что воспринимает ее как абсолютно современную и даже авангардную. Мне кажется, при нынешнем засилье массовой культуры музыка Тертеряна особенно нужна именно молодому поколению. Раньше существовала особая система обмена информацией, потом она разрушилась – точнее, мы отдали ее на откуп иностранным издательствам, а сами же стали активно переписывать историю и, что мне кажется неприемлемым, уничтожать идеи инакомыслия. Инакомыслия не политического, а творческого. Ведь настоящее творчество – всегда инакомыслие, иначе оно становится плагиатом. Массовая культура, унифицированная «фастфудовская» музыка вымывает эти идеи, однако «культурные островки» в космосе глобальной информации просто необходимы. Здесь слово за молодым поколением – оно открыто к восприятию подлинных ценностей, жаль, что мы несколько недооцениваем молодежь.
В прошлом году мы отмечали папин день рождения в Армении – в его творческом доме, в деревне на берегу высокогорного озера Севан. Вдруг ко мне приходят молодые люди, проживающие в тех местах, и говорят, что они хотят в честь дня рождения Тертеряна преподнести мне подарок. И приносят перевод моей книги «Беседы с Аветом Тертеряном» на армянский язык, сделанный ими самими. Эти люди поведали мне, что собираются, слушают музыку Тертеряна, обсуждают его идеи. И выясняется, что вдали от информационного шума у человека возникает интерес к настоящей культуре.
В этом году, в начале сентябре, в городе Шуши в Нагорном Карабахе на открытом воздухе была показана опера отца «Огненное кольцо», написанная в 1967 году. Это действо собрало около 3000 людей и при поддержке руководства республики превратилось в своеобразный государственный праздник. Опера прозвучала на армянском языке, она написана на стихи нашего великого поэта Егише Чаренца, сравнимого по значению с Маяковским в России, она открывается стихами, в которых говорится, что грядут неистовые толпы, которые, если хотят, могут спустить солнце и повернуть ход планет…
Я очень спокойно отношусь к тому, как пропагандируется музыка Тертеряна. Тот заряд энергии, который был вложен в его музыку, все равно найдет свою дорогу. И есть и еще появятся такие дирижеры, как Мурад Аннамамедов и Дмитрий Лисс, способные глубоко понять и великолепно исполнить произведения отца. Мне трудно давать оценку этим произведениям, потому что субъективный фактор играет большую роль, но они обязательно будут нужны. Сейчас ощущается некоторый спад концертных исполнений, однако один за другим появляются фильмы на музыку симфоний отца. Так что жизнь его творчества продолжается.
– Вы сказали, что с переводом «Бесед с Тертеряном» пришли люди не городские. Я подумал, что раньше авангард противопоставляли традиции. А получается наоборот, настоящий авангард возвращается к традиции и ведет с ней диалог. И то, что впереди, оказывается вдруг далеко в древности.
– Если хочешь идти вперед, ты должен понять, где находишься и с чем ты соединен, иначе твое движение станет разрушительным. У меня есть большие опасения по поводу происходящей глобализации с ее «указателями движения». Почему-то мы копируем то, чему не надо бы подражать, и разрушаем нашу образовательную и концертную систему. Мы успешно вытолкнули нашу профессуру на Запад. Сегодня даже появился анекдот, что американское образование – это когда русские профессора читают лекции китайцам об истории Америки. При возрастающей глобализации сохранение своего «я» – единственный путь, находясь на котором, ты можешь общаться с другими. То же самое – применительно к антитезе «традиция – авангард»: надо сначала выяснить, кто ты и куда собираешься идти. Есть случаи, когда композиторы начинают работать на западные издательства, потому что там им хорошо платят, и при этом теряют свое лицо, пишут такую музыку, что даже не понимаешь, зачем надо было привлекать русского (или американского, или армянского) композитора, если это мог бы сделать кто угодно, любой. Появляется какой-то универсальный язык, универсальное мышление, но не в хорошем смысле, а в плохом. Папа говорил: «Не могу понять, почему не стыдно писать чужую музыку».
– Это он о полистилистике так говорил?
– Нет, в отношении именно мышления. Потому что нашего самого главного «полистилиста» Альфреда Шнитке отец боготворил, они были очень хорошими друзьями и единомышленниками. Речь идет о унифицированном мышлении, когда теряется индивидуальность. И это наблюдается порой даже в учебном процессе, когда студент идет по пути наименьшего сопротивления и делает только то, о чем его попросил профессор. В итоге получается, что молодые люди, начинающие свой творческий путь в XXI веке, пишут музыку 60-х годов XX века, потому что их педагог жил тогда и думал там. Общаясь со студентами в консерватории, я нередко задаю вопрос: не слишком ли вы ушли в чужое мышление? Ведь выбраться из него бывает трудно. Причина этого в том числе – отсутствие духовного знания и преобладание статической информации. Зачем читать книгу, если в Интернете можно набрать слово и найти по нему нужную цитату. И можно набрать цитат, не читая при этом книг. Технологии активно внедряются в нашу жизнь, становятся нашими протезами, и с этим уже ничего не поделать. Мы не откажемся уже ни от телефонов, ни от компьютера, ни от Интернета. Это естественный процесс, ведь когда-то появилось книгопечатание, которое тоже произвело определенный переворот в сознании человека. Нам надо всего лишь научиться правильно пользоваться достижениями новых технологий.
– Все равно в мире есть определенная пропорция – чем больше развивается технология, тем сложнее бывает докопаться до серьезных глубоких вещей. И самое страшное, когда технологическое развитие человека опережает его нравственное развитие.
– Я полностью с этим согласен. Но пройдет несколько катаклизмов, и человек поймет, что так нельзя. Все идет к тому. Если ты в авангарде, то должен, прежде всего, понять, кто ты. Если понял, тогда вперед. И все будет замечательно, и не будет никакой опасности потери. Я думаю, именно поэтому у Тертеряна была потребность пойти глубже, чем просто построить звуковой интонационный ряд, – была потребность найти определенный тембр самых древних инструментов, что в конечном итоге позволило ему осознать себя. Он двигался в глубину своей генетической памяти, и это давало ему возможность идти вперед.
– Сейчас вы работаете в Эквадоре. С какими сложностями и проблемами вам пришлось столкнуться в этой далекой стране?
– Там многие проблемы обратны нашим. Эквадор – страна, которая хочет стать самостоятельным участником мировых процессов в сфере образования и культуры, интегрироваться более активно и массово, чем, например, это происходило здесь раньше. Так вот, если в наших консерваториях – в России или Армении – пришедших после школы и училища после Моцарта и Бетховена надо призывать играть что-нибудь современное, то там все наоборот: знают Карлхайнца Штокгаузена и не знают, кто такой Антонио Вивальди. Так что приходится призывать разобраться с фугами Баха, с классической гармонией. Иногда очень трудно объяснить студенту, что такое опера и как ее поют. Он ведь этого никогда не видел. Здесь у нас многие вещи воспринимаются естественно, потому что мы имеем опыт и не задумываемся, почему, например, в квартете должно быть четыре исполнителя. А там информацию, которая кажется нам очевидной, надо уметь преподать. И от этого возникает совершенно другой процесс образования. По своей насыщенности университетская программа в городе Гуаякили, где я сейчас работаю, сложнее нашей. «Университет Святого Духа» – престижное и хорошее место, люди туда приходят заинтересованные, программы – очень сложные, я бы их даже облегчил информационно, но у этих заинтересованных людей, бывает, нет крепкой начальной базы, нет достаточного предварительного музыкального образования, и надо с ними что-то делать и чему-то их научить. До своей настоящей работы я руководил отделением в другом университете Эквадора, где мне удалось создать первую в стране магистерскую программу. И когда возникла нехватка кадров, то пригласил на работу пианиста из Канады, который, в общем-то, был воспитанником наших принципов, то есть через своих педагогов был наследником русской школы. И вскоре у нас возникли проблемы, потому что студенты-пианисты стали попадать в больницу с растяжениями связок после того, как мы начали требовать исполнения той программы, которую играют в наших вузах, а ребятам никто никогда не ставил руки и не давал базовых знаний, которые преподаются у нас в музыкальной школе. И если там поднимаешь этот вопрос на высоком уровне, то сталкиваешься с защитниками прав: дескать, ребенок не хочет, и заставлять его нельзя. Кстати, аналогичная проблема наблюдается и в Европе. А какой нормальный ребенок захочет играть на скрипке, если можно поиграть в футбол?.. Сейчас у нас – группы музыкантов-педагогов, воспитанников нашей школы, есть очень интересный проект по созданию университета искусств. Мы стремимся доказать важность комплексного музыкального образования, стартующего в начальной школе и заканчивающегося аспирантурой. Ведь только так, а не через усложнение высшего образования, появятся те результаты, которые соответствуют современным критериям качества.
Поделиться:
