Все источники, все колоритные анекдоты о ДДШ, использованные английским литератором, хорошо известны, поэтому его книгу, вышедшую в конце прошлого года в русском переводе, интереснее читать тем, кто о Шостаковиче не знает совсем ничего. И таких оказалось немало на состоявшейся в Москве встрече с остроумным и даже язвительным автором.

– Как вы впервые познакомились с музыкой Шостаковича?

- Мне было шестнадцать, я учился в школе. Начал изучать русский язык и в это же время заинтересовался музыкой. Мой старший брат собирал пластинки. Когда какая-нибудь ему надоедала, он мне ее… перепродавал! Первой оказалась увертюра «1812 год» Чайковского. Потом Бетховен. Потом у меня стал развиваться собственный вкус. В семнадцать лет я купил Пятую симфонию Шостаковича – с тех пор он всегда со мной.

В разные периоды жизни я слушал с большим удовольствием то симфонии, то квартеты, то концерты. Но его биографией не очень интересовался, пока в 1979 году Соломон Волков не опубликовал «Свидетельство». Тогда начались войны вокруг Шостаковича, которые гремят до сих пор. А я даже не очень понимал, в чем дело, не мог оценить, насколько правдива книга, но впервые прочел, как художнику живется под давлением. Это порождает в нем иронию, сарказм, отчаяние. В истории западной музыки нет ни одного композитора, кому пришлось бы выдерживать такое беспрецедентное давление.

– История художника, прессуемого властью, ограничивается эпохой Сталина?

- Надеюсь. Трудно вообразить, что́ я мог бы написать в Британии такого, чтобы испытать подобные гонения. Разве что сатирический роман об Исламском государстве. Но это не лучшая идея. Впрочем, у нас в Великобритании есть традиция терпимости, иногда переходящая в безразличие к искусству.

– Может быть, если бы не постоянный страх, Шостакович не смог бы создавать прекрасное искусство?

- То есть страдание сделало его великим? Конечно, нет! Многие были убеждены, что вершиной творчества Шостаковича должна стать опера. Однако после «Леди Макбет Мценского уезда» опер он больше не написал. К Пятой симфонии, созданной в 1937 году после гонений на «Леди Макбет», он предпослал эпиграф: «Ответ советского художника на справедливую критику». Не все поняли, что это цитата из статьи какого-то журналиста. Шостакович был умен и ироничен – это была его форма защиты своего труда.

Попробуем отнять у художника все деньги, все ему запретить, поставить под угрозу жизнь его жены и детей и посмотрим, напишет ли он благодаря этому свой лучший роман или симфонию. Если кто-то думает, что чем более тоталитарно государство, тем краше расцветают искусства, это неверно. В 30-е годы тоталитарный режим убивал – тогда давайте считать убийство крайней формой критики…

– Шостаковича пытались подбить на политические заявления. Он был вынужден рассказывать об успехах «коммунистического строительства». А должен ли вообще художник участвовать в политической жизни? Или его место в башне из слоновой кости?

- Флобер писал, что он всегда старался жить в этой башне. Но, знаете ли, приливы нечистот так и бьются в ее основание. Разве что она будет стоять на необитаемом острове. Все зависит от вашей эстетики, склада характера, ваших гражданских убеждений. От того, в каком состоянии находится общество и может ли что-то изменить ваш голос. На одном полюсе – те, кто считает своей обязанностью давать комментарии, на другом – живущие в башне из слоновой кости. Лично я где-то посередине.