– На мой взгляд, опера получилась очень страстной, местами заполошной, остро политической.

– Я такой цели не преследовала. Так было скроено либретто Рената Хариса, чьей воле я следовала.

– Главный контраст выстроился на полюсах татарского и русского миров. С одной стороны – молодой Иоанн Грозный, окруженный дикой свитой, крепнущей опричниной, жаждущей разгула и разврата. С другой – мир страдающих татар, жаждущих мира и гармонии в своем ханстве.

– Признаюсь, Грозный мне совсем не казался врагом, отрицательным персонажем, когда я писала музыку. Коварным этот образ выстроил режиссер. Я восприняла царя просто молодым правителем, писала его музыку с симпатией и любовью. Слова его арии об устрашении мог бы спеть любой правитель: «Государством правит страх, и народом правит страх. Устрашай любого, и старого, и молодого». Это актуально.

– Чувство страха в вас не проникало, когда дело доходило до описания такого грозного персонажа?

– Я всегда думаю только о музыке. А Грозного, на мой взгляд, подстегивало окружение. Каждого человека в молодости преследуют разные искушения. И окружение играет подчас очень большую роль. Рядом с ним оказались люди, манипулировавшие его слабостями, врожденными инстинктами. А время тогда было темное, смутное. К тому же Грозный, как известно, принимал лекарства на основе ртути, чтобы обезопаситься от разных болезней, и это не могло не влиять на мозг. Так мне кажется. Поэтому он иногда будто и не осознавал своей жестокости.

– Как бы вы определили жанр своей новой оперы?

– Думаю, народно-исторической драмой, потому что в ней огромное количество хоровых сцен. Народ тут не безмолвствует. Кстати, с рыданий Сююмбике я и начала писать оперу. Меня захлестнула эмоция, когда я об этом прочитала, и музыка как-то сама собой вылилась. С этого и пошла работа. «Прощай, Казань!» я написала уже после этого.

– В опере чувствуется сильный феминистский уклон. Женские героини в ней – интереснее, строже, умнее, сильнее, мудрее. Мужские персонажи какие-то все скользкие, непостоянные. Разве только мурза Бибарс со своим басом держится по-мужски.

– Да, он призывает к мирному договору пером, а не мечом. Феминистской настроенности у меня не было, но я очень полюбила образы обеих женщин, старалась сделать их красивыми, мелодичными. Женщины в опере более возвышенные, одухотворенные, они добрее. Они мудры. Сююмбике и Анастасия, любимая жена Грозного, представлены подругами, находят взаимопонимание, обе несчастны. Были они подругами на самом деле или нет – вопрос открытый, либреттист решил его положительно. Есть исторический факт, что хан Утямыш, которого ребенком отняли у Сююмбике и оставили в Москве, был на похоронах Анастасии. Сююмбике отправили в Касимов, где угасла ее красота и жизнь. В мавзолее Шах-Али в Касимове, говорят, есть надгробный камень какой-то безвестный – возможно, там и покоится Сююмбике.

– Долго писали оперу?

– Около трех месяцев. Я была настолько поглощена этой работой, что не могла остановиться, пока не дописала весь клавир. Мне очень повезло с либреттистом – с Ренатом Харисом было настолько удобно, интересно и легко работать, что музыка буквально струилась беспрерывным потоком. В ней нашлось место и лирике, любовной линии, и народным хоровым сценам, и образ Ивана Грозного тоже было интересно осмыслить с тянущимся за ним шлейфом ассоциаций. Грозному у нас по сюжету 21 год. В первом варианте оперы он задумывался басом, но в результате обсуждений с режиссером мы решили, что царь будет тенором. Басом в опере поет мурза Бибарс – лидер казанских мурз.

– Какой след в истории оставила Сююмбике?

– Я много читала о ней, хотя никто из писавших не жил в XVI веке, то есть могли и фантазировать, но все сходятся в том, что она была умная, образованная, очень красивая женщина. Свою библиотеку она отдала городу, чтобы народ мог образовываться, это исторический факт. То есть Сююмбике была мудрой правительницей, мечтавшей о просвещенном народе. Она любила своего сына, с которым ее разлучили. Утямыш был крещен в Чудовом монастыре, погиб под именем Александр в 19–20 лет вместе с русским войском в боях под Полоцком, его похоронили с царскими почестями. Сююмбике оказалась для меня очень привлекательной героиней. Ей достался тяжелый переломный момент в истории Казанского ханства, после которого с помощью Шах-Али, думаю, не русские взяли Казань, а татары подставили свою руку русскому царю, потому что хотели власти.

– Все арии Сююмбике написаны как законченные эстрадные песни. Это сознательно, чтобы песни скорее ушли «в народ»?

– Меня просили написать так, чтобы их можно было использовать в концертах. Я не избегаю мюзикловости. На дворе XXI век. Я могла бы написать это и в другом ключе, но в оперу приходят люди, которые хотят услышать мелодию, и я хочу, чтобы они получили это удовольствие.

– Вы могли бы написать эту оперу и в другой стилистике?

– Да, я владею и другим инструментарием, но он меня не столь привлекает. Я свободный человек. Наверное, потому и моя музыка свободна. Я делаю, что хочу, говорю, что хочу, не люблю подчинения, спокойно могу включить мюзикловые фактуры в свою оперу. Я считаю, что этот пласт имеет право оказаться в моей музыке. У кого-то пусть этого не будет, будет другая музыка. У меня нет никаких комплексов, которые бы зажимали меня.

– Был ли когда-нибудь такой момент, когда вы чувствовали себя в тени Софии Губайдулиной, чье имя известно всему миру?

– Никогда такого не было. Я достаточно востребована и самодостаточна, что никогда не думала об этом, но мне продолжают задавать такие вопросы. Я училась в аспирантуре, и темой моей диссертации, которую я не довела до конца, была «Ритмика татарской музыки». Валентина Холопова была моим руководителем. Но мне пришлось выбирать между композицией и диссертацией, и я, разумеется, выбрала сочинение музыки, потому что совмещать то и другое было сложно. Валентина Николаевна хотела, чтобы в этой диссертации я рассмотрела и ритмику Софии Губайдулиной. Я до этого пункта уже не дошла.

Почитание и большой интерес к творчеству Губайдулиной у меня были всегда. Это уникальный человек, у нее свой музыкальный мир, своя судьба, она прошла через большие испытания, когда ее музыка была в опале, она выживала киномузыкой, а я совершенно другой человек и проживаю другую жизнь, тот мир философских и мистических настроений меня не привлекает. Я более реальный человек. И жизнь, наполняющая меня, отражается в моей музыке.

– «Более реальный» – это как?

– Я писала песни, музыку к драматическим и кукольным спектаклям, в Театре им. Г. Камала делала мюзикл, музыка к фильмам и мультфильмам у меня тоже есть. Я оформляла значительные мероприятия, ко мне обращались по разным случаям, будь то открытие какого-то памятника или иное событие республиканского значения. У меня все позитивно складывается. Я с открытым сердцем пришла в этот мир, живу в нем и хочу отдать людям то, что могу. Все это мне приносит радость. Никогда не было так, что я на что-то соглашалась только ради денег. Мне всегда было интересно решить какую-то задачу. Ко Дню защиты детей я написала по заказу «Гимн Гармонии», и он затем начал жить независимо от даты – Александр Сладковский включал его в свои концерты в разных городах.

– Ваш девиз – писать музыку без снобизма?

– Я с уважением отношусь к любой публике. Самое худшее – считать, что она ниже тебя, не понимает тебя. Надо писать для слушателей, которые живут сейчас, с тобой. Я – человек реальный и люблю сегодняшнего слушателя.