– Что вы почувствовали, когда поняли, в каком спектакле вам предстоит петь партию Татьяны?

– Так получилось, что после прослушивания в Михайловском театре, на котором я исполнила фрагменты заключительной сцены, меня не оказалось в списке исполнителей партии Татьяны. Никаких вопросов от режиссера тогда не последовало, и я ушла, поняв, что, вероятно, не пришлась ему по вкусу. Меня это, конечно, немного зацепило. Но, в конце концов, режиссер имеет право. Однако в процессе репетиционной работы что-то где-то произошло, и Андрий Жолдак пригласил меня участвовать в спектакле: в результате я спела премьеру.

– Делился ли Андрий Жолдак с певцами своими эстетическими взглядами, в частности по поводу «Евгения Онегина» Чайковского?

– Режиссер нам ничего не объяснял, в круг не усаживал, никаких лекций о том, что Онегин – демон, не читал. Чаще было так, что он вдруг в порыве озарения говорил на репетициях – «я вообще не знаю, объяснить не могу, я так чувствую, делаем так». Но когда мы, солисты, в своем кругу встречались и начинали анализировать, зачем режиссер это придумывает, почему появляется то или другое (а в спектакле очень много деталей), мы находили объяснения всему. Может быть, оттого что у нас не было другого выхода? Раз я согласилась играть, я должна понимать, зачем я это делаю. Мы пришли к выводу, что ничего случайного в спектакле не было. К примеру, есть мизансцена, где я открываю холодильник, откуда вылезает карлик. В зале – истерика, смешки. Но вспомните сон Татьяны – чего в нем только не было. Я поняла сразу, что Татьяна – не антипод Ольги. В спектакле Жолдака она живая, сходит с ума от своих чувств, от любви. Но, с другой стороны, как еще спеть и сыграть, например, сцену письма? Мне это оказалось близким, да и очень хотелось попробовать что-то другое. Все мои героини до сих пор были такими «тютями», не считая Рашель в «Жидовке» Галеви. А здесь я сыграла очень чувственную, динамичную Татьяну.

– О чем, на ваш взгляд, получился этот «Онегин» у Жолдака?

– О чувствах. Я спрашивала режиссера, вот зачем Татьяна разбивает вазу? Потому что наступил предел терпению. В спектакле столько всего намешано, что я еще сама не до конца разобралась. Каждый раз перед спектаклем режиссер нас обычно собирает и дает разные задачи, как драматическим актерам. Мне Андрий однажды сказал: «Вот ты вышла на сцену – ты не одна: Татьян много, три или четыре». Онегину, то есть его исполнителю, латышскому баритону Янису Апейнису он говорил: «Ты – демон, ты – черный». А в последний раз спросил его: «Ты можешь сыграть, будто тебе все равно?» Наверное, режиссер видит, чего каждому из нас не хватает в роли, и каждый раз корректирует.

– И все же как вам дался этот новый образ «динамичной Татьяны»?

– Все было на грани. Я даже сама не раз чувствовала, что это перебор. Были моменты, когда выполняя то, что от меня требовалось, я понимала, что у меня сбивается дыхание, что актерство идет в ущерб вокалу, что еще чуть-чуть и я не выдержу. Особенно после сцены письма я думала: все, больше не смогу. Должна сказать, что процесс «ломки» я пережила. Был переломный момент, когда я окончательно решила, что либо сделаю все на 100%, либо вообще не буду этого делать. Было бы предательством с моей стороны принимать полумеры.

Режиссер же был очень придирчив. Если я бросала в стенку три бутылки, а не пять, как было задумано, выражал недовольство. Потому что все внешнее в этом спектакле является непосредственным выражением внутреннего состояния. Физических сил уходило очень много. Я должна была на каждой репетиции проверять себя, насколько смогу совмещать сложные актерские задачи с вокалом. В результате ничего не пострадало. Спектакль, к сожалению, идет у нас редко, а для того, чтобы войти снова в ритм спектакля, нужен тренинг. Но компания у нас подобралась изумительная в результате естественного отбора. Спектакль тяжелый, поэтому ввестись в него не каждый согласится. Я очень рада, что получила такой колоссальный опыт. Особо благодарна режиссеру за воду, льющуюся на Татьяну прямо с потолка. Вообще после ряда сильных моментов и ощущений, которые мне удалось пережить, у меня внутри что-то переменилось, и думаю, что попало в мою копилку ощущений, красок, эмоций.

– Приходилось ли как-то оправдывать непонятности в этом спектакле друзьям и знакомым?

– У друзей была совершенно разная реакция: кто-то был в полном восторге, кому-то все казалось бредом. Но это нормально, хуже, если бы все остались равнодушными. Самым любопытным было, когда мои друзья начинали рассказывать, что они увидели в том или ином предмете. Тогда я понимала, что каждый видел в спектакле что-то свое, то, что хотел увидеть. Не могу понять тех, кто совсем не принял спектакль. Ведь он получился даже визуально очень красивым. Спектакль не примитивный, тем более не пошлый. И у меня до знакомства со стилем Жолдака было совсем другое представление об Онегине – классическое. Этот – как вариант, но вариант, который имеет полное право на существование.