Ситуация, когда музыкальный флагман Италии театр «Ла Скала», сформировав сезон 2012/2013 вердиевско-вагнеровским, открыл его 7 декабря прошлого года не оперой Верди, а «Лоэнгрином» Вагнера, выглядит поистине парадоксальной! В то же время, несмотря на объективно неизбежный контраст творческих результатов, заслуживающими несомненного внимания приношениями году Верди стали постановки его оперы «Трубадур», представленные практически одновременно в России и в Италии. Это невольное хронологическое сближение просто не могло не ускользнуть от моего внимания, так что после посещения премьеры в «Новой опере» я оказался и на двух последних спектаклях болонской серии, растянувшейся, благодаря итальянской системе проката stagione, вплоть до Нового года. Но чтобы соблюсти количественный паритет, уже по возвращении из Италии на «Трубадура» в «Новую оперу» я заглянул еще раз: этим спектаклем театр открыл свой фирменный ежегодный фестиваль «Крещенская неделя», на сей раз полностью посвященный музыке Верди. Однако кроме этого привлекательность сопоставления двух театральных продукций обусловлена еще и тем, что итальянское присутствовало и в спектакле «Новой оперы»: вся постановочная команда в составе режиссера Марко Гандини, сценографа Итало Грасси, художника по костюмам Симоны Моррези и художника по свету Вирджинио Леврио пожаловала к нам прямиком с Апеннинского «сапога». Напротив, исполнительские силы, за исключением дирижера из Великобритании Яна Латама-Кенига, сегодняшнего главного дирижера «Новой оперы», были свои собственные, если не считать, что в партии Манрико на премьере выступил солист Мариинского театра Ахмед Агади, а на открытии «Крещенской недели» – солист Боннской оперы Георгий Ониани.

Болонскую постановку «Трубадура» в свое время, в 2005 году, осуществил шотландский режиссер Пол Карран, взявший в команду сценографа и художника по костюмам Кевина Найта и художника по свету Бруно Поэта. Ее нынешнее (первое на этой сцене) возобновление осуществил режиссер Оскар Чекки, а партитуру света воссоздал Андреа Олива. За дирижерский пульт спектакля встал изысканно-утонченный эстет Ренато Палумбо, магия итальянского темперамента которого всегда творит чудеса: собственно, намереваясь услышать в Болонье хорошего итальянского «Трубадура», свои надежды я, прежде всего, связывал не с певцами, а с этим дирижером, и мой расчет стопроцентно оправдался. Основной костяк певцов был также итальянским, хотя если говорить в целом о двух исполнительских составах, то его можно назвать интернациональным, что сегодня давно уже стало одной из примет зарубежного европейского музыкального театра.

Обе постановки корректно сопоставимы еще и потому, что полнота сценического воспроизведения партитуры Верди прослеживается и в том, и в другом случае. Если для Италии это дело обычное, в том числе и необязательные повторы в кабалеттах и стреттах, то в нынешнем московском «Трубадуре», кажется, впервые за долгие годы отечественной практики прозвучала традиционно купируемая кабалетта Леоноры в IV акте. Как правило, и у нас и у «них» обычно не повторяется второй куплет в знаменитой стретте Манрико с ненаписанным, но впоследствии узаконенным автором верхним «до», что имело место и на этот раз. Однако если в партиях Леоноры (I акт) и Графа ди Луна (II акт) в болонском «Трубадуре» повторы исполнялись, то в московском были опущены, и, как говорится, ничего страшного в этом нет.

Гораздо больше в продукции «Новой оперы» задевает то, что спектакль, решенный в холодной абстрактно-безжизненной манере, абсолютно не вызывая неприятия, не вызывает и никаких восторгов: он скучен, статичен и однообразно монотонен, а попросту – никакой. При меняющихся подсветке и антураже сценического задника три наклонные стеклянные призмы в высоту сцены и боковые двигающиеся стены в различных сочетаниях их пространственного положения создают лишь призрачный эффект смены декораций. Эти призмы занимают практически весь центр, так что от обилия навязчивых «разводок» режиссера на авансцене к концу спектакля просто устаешь, правда, к его финалу воздуха на сцене становится несколько больше. Да и ряд элементов мобильного, опять же абстрактного, реквизита постановку не оживляют, а все ее мизансцены воспринимаются лишь схематически условно.

Несмотря на то, что и болонская постановка «Трубадура» сама по себе сплошная абстракция, она рождает в итоге потрясающую визуальную реалистичность. Когда вы занимаете место в зрительном зале, то видите не привычную театральную «портьеру», а специальный «аванзанавес» – темно-серо-голубое ночное небо и полную луну. Это зловещий символ пронзительного «ноктюрна» всей сценографии спектакля, всех его как энергично живых мизансцен, так и застывших «фотографий-картинок», связанных с батальными событиями, основанными на постоянном конфликте между войсками Графа ди Луна и цыганской «армией» Манрико. Объемно-компактные сценографические выгородки спектакля представляют собой четко продуманный комплект-трансформер с добавлением на определенной стадии ряда конструктивных элементов – например, ячеистых конструкций, олицетворяющих общину цыганского табора, или огромной железной клетки, символизирующей казематы замка Графа ди Луна.

В основе этого конструктора-трансформера – лестничные марши и лежащие параллелепипеды-башни, взаиморасположение которых и качественно поставленный свет каждый раз создают новое сценическое пространство, не похожее на предыдущее и разъединяющее его на верхний и нижний уровень, причем иногда события на них разворачиваются параллельно, а иногда они представляют собой пространства, закрепленные за противоборствующими сторонами. В силу этого нижнее пространство порой ассоциируется со своеобразной ловушкой судьбы, в которую поочередно и с переменным успехом попадают все без исключения персонажи, в том числе и Азучена, и Граф ди Луна: хотя они, в отличие от соединившейся лишь на небесах любовной пары – Манрико и Леоноры, – и «обречены» в финале оперы на жизнь, но это жизнь с муками в душе, подобными смерти.

Болонский «Трубадур» с его весьма сильными вокальными составами, в которых особо выделяются итальянцы Роберто Фронтали (Граф ди Луна) и Анна Малавази (Азучена), уругвайка Мария Хосе Сири (Леонора) и совершенно очаровавший своим голосом и техникой южнокореец Джи Мюнг Хун (Манрико), был дополнен и великолепным звучанием оркестра и хора. Дирижер Ренато Палумбо исключительно изящно и абсолютно профессионально превратил партитуру Верди в выпукло яркую музыкально-психологическую фреску, наполненную изысканно чувственными оттенками тончайших «драматургических светотеней».

Моей московской Леонорой дважды была Татьяна Печникова, но пока она представила лишь эскиз роли для будущего серьезного постижения. Зато оба раза мне повезло с Азученами: деликатно-утонченная Анастасия Бибичева и весьма опытная и страстная Маргарита Некрасова создали совершенно разные, но по-своему убедительные трактовки этого образа. Названные ранее тенора – и Ахмед Агади, и Георгий Ониани – слишком увлекались пением в голос, забывая о кантилене, но второй все же оказался существенно культурнее. Наконец, из двух вполне добротных, но также явно грешивших силовой манерой вокализации, интерпретаций партии Графа ди Луна, пожалуй, более интересным предстал Анджей Белецкий, нежели Виталий Билый. Что же касается оркестрово-хоровой стороны, то трактовка весьма неплохо зарекомендовавшего себя в этом театре маэстро Латама-Кенига предстала всего лишь добросовестной игрой нот, не освященной особенным личностным наполнением. Что ж, на этот раз было так, но кто знает, может быть, в следующий будет иначе, в гораздо более оптимистичном свете, ведь спектакль еще только начал свою сценическую жизнь.