– Дмитрий Юрьевич, на недавнем вашем юбилейном вечере Семен Борисович Скигин подарил вам компакт-диск со всеми романсами Чайковского. Не это ли стало точкой отсчета нового проекта Молодежной оперной программы?

– Отчасти. Семен Борисович – наш постоянный приглашенный педагог, большой наш друг. Во-первых, он много внимания уделяет камерной музыке, которая крайне необходима молодым певцам для развития их вокальной и стилистической гибкости. Во-вторых, он занимается с пианистами, ведь в нашей программе, как вы знаете, заняты не только певцы, но и пианисты. Для них это тоже очень важно. В нашей музыкальной жизни концертмейстерство, требующее от пианиста некоего энциклопедизма, – довольно слабое звено.

– Вы говорите о нехватке музыкальной эрудиции?

– Я имею в виду и общую эрудицию, и владение стилями и языками, и особое чутье. Камерная музыка предполагает работу со смыслом, с музыкальной драматургией. Опера тоже требует работы с драматургией. Если сравнивать оперу и камерную музыку с живописью, то опера – масляные краски, а камерная музыка – акварель, карандаш, в ней все очень тонко и деликатно. Опера – более популярное искусство: есть сюжет, известно содержание, часто знакомое по литературным первоисточникам, известным романам или пьесам. Романсы же написаны на изысканные стихи, иногда непонятные даже носителям родного для поэта языка. Например, в романсе Чайковского «Как наладили: дурак» есть слово «исполать», что буквально означает «низко поклонюсь». Архаичный и потому не всегда ясный язык требует особой остроты ума и художественной фантазии.

– Это правда, что Чайковский не писал романсы на стихи Пушкина?

– На стихи Пушкина у Чайковского только один романс «Соловей». Я когда-то слышал о том, что Чайковскому хватало музыки, заключенной в самом пушкинском стихе, поэтому он робел перед Пушкиным. Но вряд ли может служить достоверным объяснением, потому что в «Евгении Онегине» он прямо использовал пушкинский текст. Может быть, его как композитора смущало, что много романсов на стихи Пушкина было у Глинки, Даргомыжского и кучкистов? Может быть, он не хотел с ними соревноваться? Не знаю, но, видимо, причины были. А представляете, какой он мог написать чудесный романс «Мороз и солнце, день чудесный!»… Надо сказать, что у Чайковского были своеобразные и порой спорные поэтические вкусы.

– В чем, по-вашему, заключается эволюция вокального стиля Чайковского?

– Я бы сказал, что мир вокальной музыки Чайковского постепенно темнел – так свет дня сменяется мраком ночи. Последний цикл на стихи Даниила Ратгауза совершенно ясно показывает, что жизнь для Чайковского полна неразрешимых противоречий, что его мир – трагический, наполненный несчастливой любовью, мир рухнувших надежд. Хотя и некоторые ранние романсы также окрашены в свинцовые тона. Например, самый первый – «Мой гений, мой ангел, мой друг» – он писал, думая о матери, которая рано умерла от холеры. И если петь романс, не зная этого обстоятельства, – получится совершенно другая музыка. Всегда надо стараться узнать и понять: почему, в связи с чем Чайковский написал тот или иной романс. Один из моих любимейших – «Не верь мне, друг» – тоже принадлежит к числу ранних. На эти стихи есть романс у Рахманинова, и поразительно, как по-разному два композитора трактовали один и тот же текст. У Чайковского в этом раннем романсе уже видна его дальнейшая судьба.

– Как вы работаете с певцами над этим циклом? У вас есть дублирующий состав, как в опере?

– Мы должны быть готовы к тому, что кто-то из участников проекта может заболеть и его потребуется заменить. Нам нужны несколько составов, что при общей загруженности участников очень нелегко сделать. Ответственность перед Чайковским и концепцией проекта, которая заключена в исполнении романсов в строгом соответствии с хронологией их создания, делает нашу работу особенно интересной.

Вся прелесть в том, что романсы поют молодые люди. Что видят в музыке Чайковского, как чувствуют ее драматизм 25–28-летние певцы? Когда они будут зрелыми исполнителями, их трактовки этой музыки, конечно, изменятся. Поэтому так важна свежесть их восприятия сейчас. Недавно у нас была встреча с Василием Синайским. Он трактует романс «Как наладили: дурак» как некий реверанс Чайковского в сторону «Могучей кучки» и попытку следовать призыву Балакирева писать русскую национальную музыку. Это интересно, но лично для меня в этом романсе заключен не столько национальный колорит, сколько человеческая драма. Когда я его слышу, то сразу вспоминаю один эпизод из жизни… Однажды мы сидели на берегу пруда с моим учеником Дмитрием Корчаком (было это в знаменитой Ивановке Тамбовской губернии) и увидели: идет лошадь, запряженная в телегу. На телеге лежит совершенно пьяный мужичонка, который не может даже вожжи держать. И лошадь просто идет, сама не зная, куда. Вот о чем, на мой взгляд, этот романс Чайковского. Меня всегда интересовало, почему он выбрал именно эти стихи, ведь его тянуло к более высоким темам. Понять это было бы очень интересно. У композитора был большой выбор: его время – счастливое время поэзии. Впрочем, над каждым романсом Чайковского надо много размышлять. Это увлекательное занятие!